свете прообразов Авеля и умирающих юными богов эта смерть – в качестве избранной Яхве судьбы – означает исправление причинённой Иову несправедливости, с одной стороны, и деяние во благо духовного и морального совершенствования человека – с другой. Ибо, безусловно, значение человека многократно возрастает, когда даже сам Бог становится человеком.
Вследствие относительного обуздания Сатаны Яхве – благодаря отождествлению им себя со своим светлым аспектом – превратился в доброго Бога и любящего Отца. Правда, он не лишился своего гнева и умеет карать – но только справедливо. По всей видимости, случаев, подобных трагедии Иова, ожидать больше не приходится. Бог демонстрирует свою благость и милосердие; он милостив к грешным детям человеческим и даже определяется как Любовь. Хотя Христос питает к Отцу совершенное доверие и даже осознаёт себя единым с ним, он, тем не менее, находит необходимым вставить в «Отче наш» предусмотрительную просьбу (и увещевание): «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого» [XLVI]. Это значит, что Бог должен не побуждать нас ко злу прямым соблазном, а избавлять нас от него. Возможность того, что Яхве – несмотря на все меры предосторожности и высказанное им намерение стать Summum Bonum «
Эта шестая просьба «Отче наш» в действительности позволяет заглянуть более глубоко, ибо в её свете бесконечная уверенность Христа относительно свойств характера Отца предстаёт несколько проблематичной. К сожалению, всем нам из опыта известно, что наиболее утвердительные и категоричные суждения появляются чаще всего там, где хотят сжить со света тихое сомнение, дающее о себе знать в глубине души. Конечно, надо допустить, что было бы крайне нелогично, если бы Бог, который с самого начала наряду с великодушием временами демонстрировал припадки слепой ярости, в одночасье превратился в чистое благо. Невысказанное, но, тем не менее, понятное нам сомнение Христа подтверждается в Новом же Завете, а именно в «Откровении Иоанна». Там Яхве снова впадает в неслыханную, всё уничтожающую ярость по отношению к роду людскому, из которого суждено уцелеть лишь 144 тысячам человек [XLVII].
И в самом деле, весьма затруднительно согласовать подобную реакцию с поведением любящего Отца, от которого ожидается, что он, в конце концов, преобразит своё творение с помощью терпения и любви. Мало того, дело выглядит так, словно именно попытка содействия добру в приближении его окончательной и абсолютной победы приводит к опасной концентрации зла и, значит, к катастрофе. В сравнении с гибелью мира разрушение Содома и Гоморры, даже сам потоп, кажутся жалкими игрушками, ибо на этот раз трещит по швам всё творение в целом. Поскольку Сатана на время изолирован, а затем будет побежден и брошен в озеро огненное [XLVIII], то уничтожение мира не может быть делом рук дьявола, а является неспровоцированным Сатаной «act of God» (деянием Бога).
Перед тем как настанет конец света, выявится тот факт, что даже победа Сына Божия Христа над его братом Сатаной (ответный удар Авеля Каину) не будет подлинной и окончательной, ибо заранее следует ожидать ещё одной, последней и мощной манифестации Сатаны. Едва ли можно рассчитывать на то, что воплощение Бога в одном своём сыне – Христе – будет воспринято Сатаной хладнокровно. Оно, конечно, должно возбудить в нём величайшую ревность и вызвать желание подражать Христу (каковая роль и подобает ему как pneyma antimimon (духу подражающему) путём воплощения теперь уже тёмной стороны Бога. (Легенды, сложившиеся позднее, как известно, обстоятельно разработали эту тему.) Соответствующий план будет реализован введением фигуры
Я упоминаю о событиях апокалиптического будущего главным образом лишь для того, чтобы проиллюстрировать сомнение, косвенно выраженное в шестой просьбе «Отче наш», а не ради того, чтобы дать некую концепцию «Апокалипсиса» вообще. К этому я вернусь ниже. Но прежде нам следует обратиться к вопросу о том, как обстоит дело с вочеловечением по смерти Христа. Нас всегда учили, что вочеловечение есть уникальное историческое событие. Нельзя ожидать, что оно повторится, а ещё того менее – что состоится дальнейшее откровение Логоса, ибо таковое тоже заключено в уникальности явления вочеловечившегося Бога на земле почти две тысячи лет тому назад. Таким образом, единственный источник откровения и полностью исчерпывающий авторитет – это Библия, а Бог – лишь постольку, поскольку он дал полномочия на сочинение Нового Завета. С окончанием Нового Завета прекращаются и аутентичные сообщения Бога. Этим исчерпывается протестантская точка зрения. Католическая церковь, непосредственно наследовавшая первоначальному христианству и поработавшая над повышением его квалификации, подходит к этому вопросу более осторожно, ибо полагает, что при поддержке со стороны Духа Святого догма может быть усовершенствована и развита дальше. Такая концепция прекрасно соответствует учению Христа о Св. Духе, а тем самым – дальнейшему продолжению воплощения. Христос полагает, что верующий в него, т. е. верующий, что Он – Сын Божий, может творить дела, которые Он творит, и даже больше сих [XLIX]. Он напоминает своим ученикам о том, что, как им уже было сказано, они – боги [L]. Верующие или избранные суть дети Божьи и «сонаследники Христу» [LI]. Когда Христос покинет земное поприще, он будет просить Отца, чтобы тот дал своим «утешителя» («Параклета»), который вечно с ними и в них пребудет [LII]. Утешитель же этот – Дух Святой, ниспосылаемый Отцом. Он как «Дух истины» будет учить верующих и «наставлять их на всякую истину» [LIII]. Следовательно, Христос мыслил себе некое постоянное осуществление Бога в детях Божьих, а, значит, в своих братьях и сестрах в духе, причём его, Христа, дела вовсе не обязательно должны считаться величайшими.
Поскольку Дух Святой представляет собой третье лицо Троицы, а в каждом из трёх лиц присутствует весь Бог целиком, то наитие Духа Святого означает не более и не менее как приближение верующего к статусу сына Божия. Отсюда нетрудно понять указание: «Вы боги». Навстречу этому деифицирующему воздействию Духа Святого выходит, конечно, присущая избранному Imago Dei (образ, подобие Бога). Бог в облике Духа Святого ставит свою скинию подле человека и внутри его, ибо откровенно настроен всё больше и больше проявляться не только и потомках Адама, но и в неопределённо великом числе верующих или, может быть, в человечестве вообще. Поэтому симптоматично, что Варнава и Павел были отождествлены в Листре с Зевсом и Гермесом: «Боги в образе человеческом сошли к нам» [LIV]. Конечно, это была более наивная, языческая концепция христианского преображения, но как раз поэтому она убедительна. Такого рода прецедент, видимо, предносился Тертуллиану, когда «sublimiorem Deum» (высочайшего бога) он охарактеризовал как своеобразного «заимодавца божественности» [36]. Вочеловечение Бога нуждается в продолжении и восполнении в связи с тем, что Христос из-за девственного своего зачатия и безгрешности не был эмпирическим человеком, а потому, как сказано у Иоанна (1, 5), был светом, светившим во тьме, но тьма не объяла его. Он остался вне фактического человечества и над ним Иов же был обыкновенным человеком, и, следовательно, несправедливость, причиненная ему, а вместе с ним – всему человечеству Божьей праведностью, может быть заглажена путём воплощения Бога в эмпирическом человеке. Этот акт искупления производится через Параклета, ибо, как человек страдает в Боге, так и Бог должен страдать в человеке. Иначе между ними никогда не будет «примирения».
Продолжающееся непосредственное воздействие Святого Духа на призванное к детству
