В котле еще оставалось с вечера немного гречневой каши. Разогревать ее я поленился, доел холодной. Когда последнюю ложку в себя запихивал, из своей одноместки вылез, позевывая, Феликс.
— Трапезничаешь, жаворонок, — он сладко потянулся. — Нет бы чуток поработать, накормить друзей… Может, совершишь маленький подвиг? Из милосердия?
— Это нелогично, — я отложил опустевший котел. — Кто жрать хочет, тот и работает. А милосердие мне чуждо.
Фил спорить не стал — слишком хорошо меня знает. Буркнул для порядка нечто лестное в мой адрес и ушел к ручью за водой. Я тоже ушел — решил немного прогуляться по плато, на окрестности глянуть.
Прогулялся. Глянул. Как и ожидалось, окрестности не впечатлили. Камни и трава, трава и камни. Единственное, что могло сойти за развлечение — это поиск в причудливых нагромождениях выветренной породы образов знакомых предметов. Вон тот утес, скажем, бульдозер напоминает. С оторванным ковшом. А эта вот трехметровая, покрытая желтыми пятнами лишайника глыба на медведя чем-то похожа.
За скалой-медведем обнаружилась небольшая площадка, поросшая травой. Здесь журчал ручей, и струйки воды, сбегая к краю площадки, падали на курумник с высоты примерно четырех метров. Не Литский провал, конечно, но чтобы шею свернуть, более чем достаточно. Я заглянул вниз, несколько секунд боролся с неприятными ощущениями, потом присел на камень.
Чертова высота. Сказать, что я ее просто боюсь, будет, пожалуй, неправильно. Нет, от близкого знакомства с высотой меня удерживает не страх — инстинкт самосохранения. Все было бы проще, если бы пропасть меня отталкивала, но она напротив — манит. Тянет в себя, упрашивает, умоляет: «Приди ко мне! Прыгни!» Видимо, в глубине души я понимаю, что однажды могу не удержаться. А оно мне надо?
— Страх полета.
Я чуть шею себе не свернул, оборачиваясь! Он нарочно, что ли, подкрадывался?! Напугать хотел?!
— Так это называется, — как ни в чем ни бывало продолжил Ланс. — Ты хочешь лететь, твои рефлексы толкают тебя к полету, но логика отказывается повиноваться. Логике кажется, что полет невозможен. У тебя ведь нет крыльев, не так ли?
— Очевидный факт, — буркнул я, мечтая снова остаться в одиночестве. Но англичанин и не думал уходить, он присел на другой камень, неподалеку, и снова заговорил:
— Что у тебя с этой девушкой, с Риммой?
Надо сказать, парень сумел меня удивить. Неприятно, конечно. Вопрос сам по себе был бестактным, а если принять во внимание внезапный переход подчеркнуто-вежливого блондина на «ты»… Неужели, ссоры ищет?
— Сдается мне, Ланс, не твое это дело, — я решил с нахалом дипломатию не разводить.
— Просто скажи, зачем она тебе?
— Слушай, — я повернулся к нему лицом, — знаю, вопросом на вопрос отвечать невежливо, но раз уж ты мне невежливые вопросы задаешь, то правилом этим я пренебрегу. Что тебе нужно от меня, палеофантазер?
Тот улыбнулся как-то отстраненно, будто себе самому. Думаю: «Либо уйдет сейчас, либо драться полезет».
А он…
— Драконы все-таки сумели приспособиться к людям. Знаешь, какой выход они нашли? Изменение. Самое последнее и самое радикальное. Полная трансмутация.
Это звучало любопытнее, чем всякие идиотские вопросы. Я решил немного послушать.
— Помнишь эти легенды про юных прекрасных дев, которых либо отдавали чудовищу как выкуп, либо драконы сами их похищали? Каждая сказка прорастает из семени факта, но, как правило, дает факту собственное толкование. В действительности драконам и впрямь понадобились девушки. Они изучали человека, исследовали молодых человеческих самок. На предмет совместимости генов.
— Боже, какое разочарование, — я скорчил скептическую гримасу. — Всегда полагал, что их просто ели.
Ланс на мою реплику не отреагировал.
— Чешуйчатые гении генетики в конце концов добились своего. На свет появилось существо, похожее на примата, но с генетической памятью рептилии. Появился дракон, внешне неотличимый от человека. И способный спариваться с людьми. Потомство неизменно рождается только мужского пола. И каждый мальчик несет в себе скрытые гены дракона.
— Почему только мужчины?
Блондин ответил мне неприятным смешком.
— Ну, что за вопрос! Все элементарно! Каждый мужчина — это потенциальный воин и работник, он физически сильнее и выносливее женщины, именно он — доминанта древнего общества. В те времена, когда последние из драконов работали над проблемой выживания своего вида, люди выхаживали своих мальчиков намного старательнее, чем девочек.
— Зато мальчики чаще становятся солдатами и гибнут, защищая девочек, — парировал я. — Так себе метод. Нечто вроде вируса, с той лишь разницей, что пораженные клетки не погибают. Происходит лишь копирование вирусных клеток, причем не слишком эффективное.
— Как показала практика, достаточно эффективное, — англичанин криво усмехнулся. — Драконы не вымерли. Теперь они рождаются среди людей. Они выглядят как люди, живут меж ними, и отличить дракона от человека непросто, даже если знаешь признаки, по которым следует искать. Однажды число носителей вирусного гена достигнет критического порога, и тогда…
«Сюжет для фантастического романа, — подумалось мне. — Что-то вроде апокалиптики. Или антиутопии?»
— Ты задумывался хоть раз, зачем она тебе? — вдруг спросил Ланс. — Ты ведь не можешь любить по-человечески. Твоя холодная кровь запрещает привязанность к теплокровным.
— Ты бредишь, — сказал я ему спокойно и проникновенно, хотя внутри у меня все сжалось от странной ледяной ярости. — Ты слишком увлекся своими сказками. Ты просто псих.
— Не-ет, — покачал головой англичанин, но это было вовсе не возражение, он лишь развивал свою мысль: — Нет, приятель, это не чувства. Это инстинкты. Тебе нужно продолжиться, передать свои холодные гены следующим поколениям летающих ящериц. Генеральная родовая программа. Высший императив.
У него был взгляд абсолютно уверенного в себе человека. С искорками торжества, какие бывают у того, кто долго шел к заветной цели, и наконец-то видит ее перед собой. Буквально в паре шагов, буквально руку протянуть… Взгляд охотника, настигшего неуловимую дичь.
— Шел бы ты… приятель, — сказал я ему, гоня прочь неприятные ассоциации. — Мне твои фантазии, уж извини, по барабану. Можешь жить в них сколь твоей душе угодно, но меня ими больше не донимай. И Римму донимать не смей. Станешь ей голову морочить… — я подумал немного и закончил: — Морду тебе набью. И не посмотрю, что иностранец. Понял?
Кажется, прозвучало неплохо. Веско. Не дожидаясь ответа, я повернулся к Лансу спиной и пошел обратно в лагерь, мимо скалы, так похожей на медведя. Шагов с десяток успел сделать, прежде чем в затылок ударило брошенным копьем:
— Эй, ты уже с нею спал?!
Он меня провоцировал — грубо, нагло. Напрасная трата пороха — я просто промолчал, не замедлив шаг.
— Иди к лешему.
— Ха, дракон, мы же в горах!
— Иди к горному лешему.
Под ногой качнулся надежный с виду камень, вниз по склону загрохотал сорвавшийся булыжник.
— Черт.
Не люблю горы. Не люблю высоту. Не люблю сумасшедших теоретиков и их сумасшедшие теории. И что я здесь забыл — совершенно мне не понятно. Впрочем… это все нервы. Нервы. Да и чертыхнулся я больше машинально, чем от испуга.
Демон из ночного сна беззвучно хохотал мне в спину.
