нее никакого внимания.
Он теперь постоянно был окружен людьми, и, надо сказать, это не доставляло ему никакого удовольствия: во-первых, по самой своей натуре он был нелюдим; во-вторых, он ненавидел кого бы то ни было обучать, а люди, которые в большом количестве находились сейчас в его лаборатории, как раз требовали, чтобы Кох учил их. Врачи съехались к нему так быстро и дружно, как будто кто-то телеграммами вызвал их на очень важную ассамблею. В какой-то мере телеграф действительно был в этом повинен: сообщения в газетах о великолепном открытии Коха встревожили души медиков, и они помчались в Берлин, чтобы усвоить замечательную методику поисков микробов, найти практическое применение открытия для распознавания, лечения и предотвращения бугорчатки, поражающей любой орган человеческого тела.
Сейчас лаборатория Коха похожа была на Лейпцигскую ярмарку, хотя тут никто ничем не торговал и не заключал никаких контрактов: как на ярмарке, здесь были люди из разных стран, говорившие на разных языках, представлявшие разные национальности. Некоторые из них ни единого слова не понимали по- немецки, и Кох мог объясняться с ними разве что при помощи азбуки глухонемых.
Скрепя сердце Кох прочел им несколько лекций на чистейшем немецком языке, не задумываясь над тем, что они из этих лекций поймут. Ему пришлось также допустить их к своим препаратам и колбам, рассказать, как он составляет твердую питательную среду, на которой пышно расцветают колонии бактерий, как ему удалось консервировать их, каким образом надо составлять краски и окрашивать микробов. Одним словом, он преподал им азбуку бактериологической техники, создателем которой был.
Все это время он находился в дурном настроении — его тянуло к своим опытам, у него выкристаллизовались грандиозные планы, о которых знал только один человек в мире — Гертруда. И хотя такой наплыв «учеников» кому угодно мог польстить, Кох испытывал к ним чувство глубокой неприязни и с трудом дожидался, когда же они избавят его от своего утомительного присутствия.
Между тем это была только репетиция массового обучения — главное ждало его впереди. Но как раз в то время, восемь лет спустя, когда не было такой страны в мире, которая не прислала бы к Коху множества своих ученых, когда огромное здание его института было действительно битком набито медиками и у Коха на самом деле не оставалось ни секунды времени для собственных исследований, — тогда он был рад этому людскому наводнению, тогда он принял его как заслуженную благодарность за свою гениальность, как лавровый венок, возложенный на его вознесшуюся над миром голову.
А пока — пока он сурово и холодно встречался с иностранными врачами и со своими соотечественниками, с трудом уделял им время для коллективных бесед и не выразил желания откликнуться на многочисленные попытки врачей встретиться с ним с глазу на глаз, чтобы поговорить спокойно и не спеша на интересующие их темы.
Как быстро забыл он то время, когда сам жаждал такой вот встречи с Вирховом, время, когда боль разочарования от невозможности достигнуть желаемого казалась ему нестерпимой!
При всем том он умудрялся честно выполнять свои работы по Управлению здравоохранения. Коль скоро ему удалось досконально ознакомиться с нравом микроорганизмов, с их способностью невероятно быстрого развития и размножения, нужно было подумать об их уничтожении, о создании оптимальных дезинфицирующих средств.
Карболка, которой Джозеф Листер затопил операционные и хирургические палаты, великолепно убивающая бактерии, оказалась, однако, совершенно бессильной против их спор. Кох испробовал серную кислоту, хлористый цинк, спирт — все эти вещества расправлялись с бактериями, но никакого вреда не могли причинить спорам. Наконец он обратился к сулеме — страшно ядовитому веществу. И тут устойчивая форма бактерий, способная выдержать и жар, и холод, и серную кислоту, и карболовый раствор, сдалась: сулема, даже разведенная в пропорции один на тысячу, уничтожала споры.
Кох пишет статью о действии сулемы на микробы и их споры и начинает опыты с дезинфекцией горячим паром. И выясняет: безобидная вода, превращенная в пар высокой температуры, — лучшее средство для дезинфекции, и именно его надо предпочитать всем сильнодействующим химическим веществам.
Эти, казалось бы, незначительные работы, по сути дела, являлись теми прикладными трудами, которые немецкое здравоохранение немедленно могло взять на вооружение. А поскольку Кох публиковал теперь каждую свою работу, открытия его становились достоянием всех стран и могли быть использованы повсеместно.
Для самого Коха все эти работы были обязательными трудами добросовестного чиновника, обязанного оправдать получаемое от правительства жалованье. Особого интереса они в ученом не вызывали, хотя он и понимал, какую огромную пользу принесут эти груды для общественной гигиены.
В тот период Кох увлекся организацией первой гигиенической выставки в Берлине. Он решил с помощью этой выставки показать всю важность изучения микромира, особенно тем людям, которые все еще с насмешкой относятся к «невидимой и, кто знает, существующей ли угрозе»… Пусть убедятся, что человек живет, в полном смысле слова окруженный микробами: они кишат в воздухе, в почве, они есть на всех предметах, которыми пользуются люди, есть в самом человеке — в его крови, слюне, на поверхности кожи. Но больше всего микробов в пыли, в обыкновенных взвешенных частичках атмосферы. И каждая из таких частичек-пылинок несет на своей поверхности тысячи зародышей микроорганизмов.
Увлеченно собирая материалы для выставки, заразив своей увлеченностью и сотрудников, Кох между делом поучал их:
— Если с самого начала отрицать пользу и необходимость изучения различных форм бактерий, то нечего и надеяться на борьбу с ними. Отрицание значения микробов в человеческой жизни делает невозможным дальнейший опыт и успехи в этой области. Наша задача — покончить с неверием в силы микромира, убедить тех, кто сомневается, что борьба с этими силами — одна из самых важных задач человечества. Несомненно, признание в конце концов пробьет себе дорогу, как это было и в других областях науки. Но грош нам цена как ученым, если мы не приложим все старания, чтобы ускорить это признание.
В тот день, когда Кох проверил уже почти все экспонаты, а Лёффлер и Гаффки заканчивали приготовление последних препаратов, — словом, когда экспозиция вот-вот должна была быть уже законченной, случилась беда.
Кох сидел у своего стола и разглядывал под микроскопом предметное стеклышко из тех, что дали ему сегодня его ассистенты. Оба сотрудника стояли тут же и ждали, что скажет учитель. Было тихо и тепло в этот вечер. И утомленные молодые люди с нетерпением поглядывали в окно в надежде, что скоро им удастся улизнуть из лаборатории.
Внезапно темнеющее небо озарилось оранжевыми отблесками. Дверь лаборатории без стука распахнулась, и старый служитель, задыхаясь от бега, крикнул:
— Господин советник, выставка горит!.. Такого огромного пожара я еще не видел!
Через минуту лаборатория опустела. Сиротливо лежало предметное стеклышко под объективом микроскопа — одно из нескольких уцелевших выставочных препаратов.
Здание выставки сгорело дотла. Вместе с ним сгорело множество отличных экспонатов, плоды многодневных трудов коховской лаборатории. Кох был страшно огорчен и расстроен. Жаль было потраченного времени, многих препаратов, которые не так-то легко заново создавать. И главное — было до слез обидно, что этот так хорошо начавшийся год так скверно кончился.
Никто не знал, что произошло на выставке, никому не была достоверно известна причина пожара. Но Кох, ставший подозрительным, иной раз подумывал: «А не враги ли мои и моей науки нарочно устроили поджог? А не из зависти ли они так сделали?..»
Оснований к тому никаких не было, но Кох от этих мыслей почувствовал прилив злой энергии.
— Выставка все равно будет открыта, — заявил он на другой день, — чего бы это нам всем ни стоило! Давайте думать, как лучше и быстрее восстановить все, что мы потеряли.
Первая гигиеническая выставка в Берлине была открыта в мае 1883 года. Наплыв посетителей на выставку превзошел все ожидания Коха: ежедневно ему и его сотрудникам приходилось по нескольку часов находиться в залах и объяснять и рассказывать изумленным зрителям все, что они сами знали о микробах, об их свойствах, о методах исследований и борьбы с ними.
Кох был очень доволен: он и не думал, что бактериология завоевала уже такое признание! И самое
