серьезному делу, в безответственности перед обществом, Кох в своей статье неоднократно в разных формах предупреждает, что не может еще с гарантией рекомендовать туберкулин для широкого изготовления, что он еще намерен работать над его усовершенствованием, что только избранные, приближенные к автору врачи могут быть посвящены в тайну этого препарата.
«Ввиду того, что мои работы еще не вполне закончены, я не могу покуда сообщить никаких сведений о природе и приготовлении открытого средства; сведения об этом я вынужден отложить до другого сообщения…»
Однако раз средство существует, надо им пользоваться. И Кох несколькими строками ниже пишет, что те врачи, которые пожелают применить туберкулин в своей практике, могут приобрести его у коллег и участников опытов Коха — докторов Либберца и Пфуля. Тут же указаны их адреса. Правда, как замечает Кох, запас туберкулина еще чрезвычайно ограничен, но он будет пополнен через несколько недель значительным количеством.
Что же представляет собой это волшебное спасительное лекарство?
«Средство представляет собой буроватую жидкость, которая сама по себе не подвергается порче. Но для употребления ее приходится разжижать в дистиллированной воде, и тогда оно подвергается разложению — в воде быстро размножаются бактерии, она делается мутной и непригодной для употребления. Поэтому средство надо перед употреблением стерилизовать на жаре и сохранять с ватной пробкой или же с примесью фенолового раствора. Но, если его часто подогревать или смешивать с феноловым раствором, оно через некоторое время теряет свою силу, поэтому я всегда стараюсь употреблять возможно более свежеизготовленный раствор. Введенное в желудок средство не действует, и его надо впрыскивать под кожу…»
Кох ли писал эту статью? Кох, который десятки, сотни, тысячи раз проверял и перепроверял себя, когда открывал споры сибирской язвы, хотя там речь шла всего лишь об устойчивой форме бактерий — возбудителей болезни коров и овец?! Кох ли это публиковал и рекомендовал к употреблению средство, которое либо портилось, либо становилось недейственным, либо — еще того хуже — заполнялось посторонними бактериями? Тот самый Кох, который, рискуя жизнью и зная об этом риске, испытывал зараженный туберкулезными палочками воздух «Ноева ковчега», хотя там речь шла опять-таки об открытии микроба, а не о спасении от него?! Как мог этот пунктуальнейший и добросовестный ученый советовать врачам лечить больных лекарством, о котором он сам мало что знал, которое он сам не мог приготовить в достаточно стерильном виде, которое могло нанести непоправимый вред множеству больных туберкулезом людей?!
И как могли все эти оговорки не броситься в глаза сотням врачей, схватившихся за туберкулин и пустивших его в употребление?
Это был какой-то массовый психоз; только в состоянии восторженной истерии можно было решиться лечить коховской жидкостью больных, ровным счетом ничего не зная о ней, кроме того, что сам автор с великой осторожностью употребляет ее. Только под массовым гипнозом серьезные врачи-практики могли прославлять туберкулин после своих более чем поверхностных наблюдений.
Может быть, и этот психоз, и истерию, и гипнотическое состояние можно оправдать одной коховской фразой, жирным шрифтом напечатанной в его статье. Но чем оправдать самую эту фразу, выведенную недрогнувшей рукой ученого?!
Описывая реакцию организма на введение туберкулина под кожу спины, между лопатками; рассказывая, как ему удалось еще раз убедиться в различном действии лекарства на животных и на людей, что «служит новым подтверждением основного правила, что из опытов над животными нельзя без дальнейшей проверки выводить заключения о таковом же действии на людей»; показывая дозировки туберкулина при различных заболеваниях туберкулезом; раскрывая постепенную картину действия жидкости в первые и последующие часы и дни; многократно оговариваясь, Кох позволил себе написать: «Ввиду этих наблюдений я признаю, что начинающаяся чахотка может быть наверняка вылечена моим средством. Отчасти то же самое можно сказать и относительно более поздних стадий чахотки. Выражение это требует, однако, оговорки, что в настоящее время не имеется еще, да и не может иметься законченных опытов, свидетельствующих об окончательном излечении и возможности предотвращения возвратов. Тем не менее и теперь можно допустить, что возвраты устранимы так же легко и скоро, как и первоначальное проявление болезни».
Дальше Кох еще и еще раз настаивает, что именно начальные стадии заболевания и должны быть объектами лечения, что нужно стараться не допускать туберкулез далеко заходить, а выявлять его сразу же, что очень важен уход за больными и режим их жизни, что врачи должны во всех случаях подходить индивидуально, — и дает еще много правильных и полезных советов. Но все это не могло ничего уже изменить после тех слов, которые Кох отметил курсивом: начальная стадия излечивается безусловно. У кого из врачей хватило бы духу отказать только что заболевшему юноше, девушке или ребенку в лечении туберкулином? У кого из них хватило бы решимости не попытаться использовать коховское средство и в безнадежных случаях, коль скоро «то же самое можно сказать и относительно более поздних стадий чахотки»?!
Ни у кого. Или почти ни у кого. И флаконы с коховской микстурой, тщательно закупоренные пробкой и ватой, рассчитанные на двадцать пять — тридцать уколов, стоимостью в двадцать пять марок, распродавались ежедневно в неслыханном количестве. Они проникли во все уголки земного шара, где только были больные туберкулезом, способные уплатить деньги за лекарство, и врачи, сумевшие раздобыть его.
Назначенное на 19 ноября заседание Берлинского медицинского общества вынуждены были отсрочить на неделю: американские врачи прислали телеграмму с просьбой не устраивать встречи с Кохом до их приезда. Ежедневно в Берлин прибывали все новые и новые партии медиков со всего света с единственной целью: изучить новый метод лечения у его первоисточника.
В числе этих прибывших было и несколько медиков из Харьковского университета. Один из них, бывший в то время студентом, а в дальнейшем ставший известным профессором-фтизиатром, Н. З. Умиков, вспоминая берлинскую поездку, пишет:
«…Я вместе с моим товарищем, тоже студентом, Шаад, и профессором Светухиным в середине декабря 1890 года также приехали в Берлин для изучения этого вопроса. С большим трудом мы нашли комнату в частной квартире; причем заранее заплатили месячную плату в 35 марок, чтобы как-нибудь не лишиться этого жилья. Все гостиницы и меблированные комнаты в это время были заняты как врачами, так и больными. Хозяйка квартиры нам объяснила, что необходимо идти в клинику профессора Лейдена, очень известного клинициста того времени, где можно видеть всех больных, лечащихся туберкулином.
Действительно, в клинике профессора Лейдена было отведено пять-шесть больших палат для туберкулезных больных всевозможных видов; и ассистенты профессора по группам демонстрировали их, объясняя как способ лечения, так и результаты, полученные от этого. Раз только во время моего посещения я видел профессоров Лейдена и Р. Коха, обходивших больных; но они были окружены такой массой ассистентов и врачей, что невозможно было близко подойти и расслышать что-либо. Спустя неделю мы узнали, что в клинике профессора Сенатора также происходит демонстрация больных и, кроме того, показывают способы лечения. Действительно, и в клинике Сенатора было отведено несколько палат для больных, коих демонстрировали ассистенты, и, кроме того, сам профессор в присутствии врачей производил инъекции туберкулина, давая вместе с тем и свои объяснения.
Так как число больных было чрезвычайно велико и никакие клиники не могли их вместить, профессор Сенатор лечил их амбулаторно, причем каждому из присутствующих врачей поручал по одному больному для наблюдения…
Я также получил больную с туберкулезным поражением обоих легких, и на моей обязанности лежало ежедневное посещение ее, измерение температуры и пульса и внесение своих замечаний в историю болезни. Больная жила где-то на пятом этаже, в холодном, почти чердачном помещении, но вера ее в излечение была так велика, что она постоянно твердила, что ей лучше, и аккуратно посещала клинику для уколов, нося с собой свою историю болезни, куда проф. Сенатор заносил свои заметки. Дальнейшую судьбу этой больной я не знаю: через две недели я с товарищами вернулся в Харьков.
Что касается Р. Коха, то его никто не мог видеть, хотя осаждающих его квартиру было много. Желающие приобрести туберкулин высылали деньги по указанному адресу и по почте же получали
