увидел мастерские! Странные они, конечно, были, бедные какие-то, но вскоре жилые дворы сменились еще более странными, длинными строениями с широкими окнами, перемежающиеся с большими сараями почти без окон. Подойдя поближе к одному из них, Есеня не сразу, но догадался — никакие это не сараи. Во- первых, двери запирались изнутри, а во-вторых, из стен торчали тонкие металлические трубы, из которых шел дым — топились печки. Неужели они тут живут, как вольные люди в лесу? Не с нормальными печами, какие стояли в Олехове в каждом доме, а с жалкими чугунными времянками?
Нет, поразительный город, этот Кобруч. Ненормальный город.
Кузницу Есеня почувствовал нюхом, вернувшись к мастерским — хоть что-то в них было похожее на родной город. Запах железа, который нельзя перепутать ни с чем, запах, который он вдыхал с самого рождения, запах раскаленного угля, запах наковальни, по которой только что стучал молот! Раньше он никогда не замечал этих запахов! Есеня перебрался через хлипкий забор, более всего боясь его сломать. Домик кузнеца едва ли был больше кузни, и конюшня во дворе не поместилась — выглядело это жалко. Двери в кузню не запирались, и Есеня пролез внутрь под оглушительный скрип двери. Можно подумать, масла для петель в хозяйстве кузнеца не нашлось!
Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и огляделся. Горн еще не остыл, но света угли уже не давали. А масла на самом деле не было, только ведро с водой. Есеня без труда нашел кучу угля, подбросил немного в горнило и пару раз качнул мехи. Он — не железная заготовка, много тепла ему не надо. Спать на земляном полу не стоило, Есеня осмотрел тяжелый верстак — ножки его уходили глубоко в пол, и переставить его к горну сил бы у Есени не хватило. Он освободил скамейку, на которой стояло ведро с водой, и валялась ветошь, придвинул ее к горну и улегся, прижавшись спиной к теплым кирпичам. Подумал немного, встал и сложил из ветоши подобие подушки. Ноги свешивались, и спать пришлось, подтянув колени к животу.
Несколько раз Есеня просыпался от холода, качал мехи, и засыпал снова, как только немного разгорались угли. Наверное, от сна на твердой, узкой скамейке, от неудобной позы и затекших рук и ног, он устал сильней, чем от многочасовой прогулки по городу. Да и сны его были один веселей другого — то ему снилось, как стражники хватают его и тащат на виселицу, и он плачет и сопротивляется. И во сне ему было по-настоящему страшно, он на самом деле не хотел умирать, и верил, что сейчас его голову сунут в петлю. Навсегда. Есеня просыпался, машинально покачивал мехи, а потом убегал от покойника по темным улицам города, но тот неизменно догонял его, валил на землю и лизал лицо синим, длинным языком.
Оглушительный скрип двери подбросил Есеню с неудобной постели. Еще не рассвело, но лица вошедших отлично освещала лампа, которую держал в руках кузнец. За его спиной стояли двое, то ли работники, то ли взрослые сыновья.
— Бродяги вообще обнаглели… — обиженно пробормотал кузнец, растерянно глядя на заспанного Есеню — он явно никого не ожидал увидеть в собственной кузне.
Его помощник оказался более расторопным, и подскочил к Есене с совершенно конкретным намерением:
— Щас так наваляю, что всю жизнь помнить будет! И дружкам расскажет!
Но уроки разбойников, как оказалось, не прошли для Есени даром. Он успел нырнуть вниз, уходя от кулака, который метил в лицо, и выскользнул у ретивого защитника собственности за спиной.
— Эй, ребята! — попытался он оправдаться, но не успел — и кузнец, и второй его помощник, ухватили его за фуфайку, — погодите!
Кузнец ударил его в живот, и Есеня задохнулся, но вырвался и откатился в угол, прикрыв голову руками.
— Я не бродяга! — выдохнул он, — да погодите же!
— Много вас таких, — кузнец поднял его за воротник, и Есеня схлопотал-таки по уху от его помощника.
— Я в подмастерья пришел наниматься! Я из Олехова, сын кузнеца!
Он решил, что врать надо как можно правдоподобней, и не ошибся. Кузнец выпустил его воротник и остановил помощника, который замахнулся снова.
— Во, смотрите! У меня и сапоги есть, я только шапку потерял.
Кузнец внимательно посмотрел ему на ноги и кивнул.
— Да, бать, бродяги в сапогах не ходят, — согласился его помощник. Верней, сын.
— А что в Олехове подмастерья не нужны больше? — скептически поинтересовался кузнец.
— Да не, нужны, просто хотел поучиться немного… Говорят, в Кобруче хорошие кузнецы.
Тут он соврал. Ни про каких хороших кузнецов из Кобруча он не слыхал.
— Хорошие, — довольно кивнул кузнец, — а чего ж ты в дом не постучал? Чего тут спать завалился?
— Я заблудился вчера, ну и пришел ночью, когда все спали… неудобно было будить…
В голове мелькнула мысль: а может, покормят? Что им стоит, не обеднеют же они…
— А на постоялом дворе чего не переночевал? Уж там-то всяко лучше, чем здесь?
— Кошелек срезали на базаре. Шапку вот потерял, и без денег остался.
Ну теперь-то они точно поймут, что он ничего не ел! Но кузнец пропустил его слова мимо ушей.
— Вот что. Подмастерья мне без надобности, своих хватает. Но совет дать могу: иди в большие мастерские. Там подсобники всегда нужны. Ты парень здоровый, крепкий, не шантрапа уличная — может, и возьмут. И кормят там два раза в день.
Вот так… Если попросить хлеба, чего доброго решат, что он и впрямь не собирался наниматься, а только зря уголь сжег. Да и просить было как-то… нехорошо, что ли? Есеня никогда не попрошайничал, даже если очень хотел есть. Но одно дело дома, где всегда можно пойти позавтракать, и совсем другое — в чужом городе.
Ладно, спасибо этому дому… У Есени так и не повернулся язык попросить поесть, он пожал плечами, и, к облегчению семейства кузнецов, вздохнув, направился к выходу.
— Эй, а большие мастерские-то найдешь? — крикнул вдогонку кузнец.
— Найду, — угрюмо ответил Есеня. Какие мастерские? Надо искать Полоза! Надо к перевозчикам идти, и по постоялым дворам…
— Вдоль по улице иди, с полверсты до них. Услышишь издали! — сказал кузнец, и Есеня кивнул, — а если денег нет, сапоги продай, хорошие сапоги, пять серебряников дадут, а то и шесть!
Нет уж. Если он продаст сапоги, то в чем пойдет с Полозом в Урдию? В опорках, что ли? Как бродяга? Или в лаптях, как деревенский? Нет уж.
У городских ворот он вдруг сообразил, что если выйдет из города, то войти уже не сможет — нету у него двух медяков, которые брали со всех входящих. А в котомке Полоза, у перевозчиков, осталось немного хлеба и солонины… И одеяла там есть, и огниво — всегда можно костер развести. В конце концов, если Полоз ждет его на каком-нибудь постоялом дворе, то хватит же ему ума пойти поискать Есеню самому?
Есеня уже хотел пройти через ворота, но тут увидел, как стражник пристально присматривается к какому-то парню, выходящему из города.
— Эй! А ну-ка стой!
— Чего надо?
— Из Оболешья?
— Да, перевозчик я. На базар ходил.
— Иди-ка сюда, — стражник поманил парня пальцем, — иди-иди.
— Да вчера же обыскивали, ничего не нашли! Сколько можно-то?
Есеня не стал дожидаться, чем кончится дело. Всех оболеховских осматривают, а у него на шее медальон… И Полоз не дурак, понимает, что из города Есене так просто не выйти. Значит, он ждет его где-то на постоялом дворе, и из ворот выходить незачем.
Но хлеб с солониной, одеяла и огниво манили к себе, и Есеня решил пройти вдоль городской стены, поискать проходы потише, чем городские ворота.
Полоз. В тюрьме
Полоз второй день сидел в общей камере Кобручевской тюрьмы. Наивно было бы надеяться, что за вооруженное сопротивление представителям власти его немедленно отпустят на все четыре стороны. Вообще-то, за такое обычно отправляли на каторгу, но Полоз надеялся, что сможет «убедить» того, кто станет разбирать его дело, в своей невиновности. Такую штуку он проделывал не раз. Но для этого нужно, чтоб его дело хоть кто-нибудь начал рассматривать!
В камере находилось не менее сотни человек, а в день разбирали примерно десяток дел, так что ждать очереди Полозу пришлось бы дней десять- двенадцать.
Потолкавшись среди кобручевской шантрапы, он выяснил, что оболеховских досматривают уже месяц как, и ищут медальон в форме сердца. Говорили, власти Олехова пообещали за эту штучку огромный выкуп властям Кобруча, в свою очередь, власти установили награду стражникам, потому они так ретивы в поисках.
Кормили в тюрьме плохо — овощной похлебкой и хлебом пополам с опилками, топили в Кобруче отвратительно везде, даже на постоялых дворах, про тюрьму и говорить не приходится, но Полоз был неприхотлив. Куда как больше его тревожило, что теперь будет со Жмуренком, который остался в незнакомом городе без единого медяка в кармане. Где он будет спать, что будет есть? Да стоит ему только открыть рот в присутствии стражи, и его тут же обыщут! Может, ему хватит ума продать шапку и сапоги, и тогда кров и стол будет ему обеспечен. А если не хватит?
Даже весточки Полоз не мог передать мальчишке! Где его искать в большом городе? Кобруч в своей нищете безжалостен к тем, у кого нет денег. В Олехове нашлись бы добрые люди, которые пожалели бы парня. Да в Олехове можно пойти на базар, помочь какой-нибудь торговке довести тачку до ворот, и получить за это медяк или кусок хлеба. В Кобруче и такое невозможно.
Полоз ненавидел Кобруч — живое свидетельство того, что случилось бы с Олеховым, если бы не медальон. Он презирал «вольных людей», разжиревших на чужой бедности, он с ужасом смотрел на толпы людей, продающих труд за жалкие медяки, такие жалкие, что тюремная кормежка некоторым из них казалась изысканной и сытной. Ему было страшно смотреть на детей, которые рылись в отбросах, потому что родители не могли накормить их досыта.
Золоченые кареты, три собольи шубы на плечах, драгоценные камни, которые столь обильно украшали их владельцев, что казались дешевой мишурой. Когда золота слишком много, оно теряет благородство. Даже Жмуренок это понял, едва взглянув на одного из «вольных людей». Так почему же это не понятно тем, кто натягивает на пальцы по два десятка перстней?
Потому что они ничем не отличаются от нищих, которые каждое утро идут работать на них. Потому что вся их «вольность» состоит только в том, чтобы без
