Первого Основания.
Первый Спикер серьезно заметил:
— Не все думают одинаково. Однако я заметил кое-что, наиболее тревожащее. Я не понял этого. — Он почти невольно похоронил мысль в глубине мозга, стыдясь того, что другие могли прочесть ее.
Каждый Спикер заметил мысленное действие и, как строго требовалось, отнесся уважительно к чувству стыда. Деларме тоже отнеслась так, но очень нетерпеливо. Она сказала в соответствии с принятой формулировкой:
— Не можем ли мы попросить, чтобы вы показали нам вашу мысль, поскольку мы понимаем и прощаем любое чувство стыда, которое вы можете испытывать.
Первый Спикер сказал:
— Как и вы, я не знал, на чем основано предположение, что советник Тревиз является орудием другой организации, и если так, то какой цели он служит. Но Спикер Деларме, похоже, уверена в этом, и нельзя игнорировать возможную ценность информирования любого, кто квалифицирован как Спикер.
Поэтому я попробовал приложить к Тревизу план.
— К одной личности? — тихо и удивленно спросил кто-то из Спикеров и сразу же высказал раскаяние, потому что вопрос сопровождался мыслью, совершенно эквивалентной выражению: «Вот дурак!».
— К одной личности, — согласился Первый Спикер, — и вы правы: ну и дурак же я! Я прекрасно знаю, что план не может быть приложен не только к индивидууму, но и даже к небольшой группе индивидуумов. И все-таки мне было любопытно. Я экстраполировал межличностные пересечения далеко за разумные пределы, но сделал это шестнадцатью различными способами и выбирал скорее область, чем точку. Затем я использовал все, что знаю о Тревизе — советник Первого Основания не приходит полностью незамеченным — и о мэре Основания.
Затем бросил все это вместе, как попало, и испугался, — он сделал паузу.
— Ну, и?.. — спросила Деларме. — Были поразительные результаты?
— Не было никаких результатов, как вы все можете предположить, — ответил Первый Спикер. — С одним индивидуумом ничего нельзя сделать. Однако же...
— Однако?
— Я сорок лет анализировал результаты, и у меня образовалась привычка ясно чувствовать их еще до того, как они проанализированы. И я очень редко ошибался. В этом случае пусть результатов и не было, я отчетливо почувствовал, что Джиндибел прав, и что Тревиза нельзя предоставить самому себе.
— Почему нельзя, Первый Спикер? — спросила Деларме, ошеломленная сильным ощущением в мозгу Первого Спикера.
— Мне было стыдно, — сказал Первый Спикер, — что я сделал попытку использовать его для цели, к которой он непригоден. И стыдно теперь, что я позволил себе поддаться влиянию чего-то чисто интуитивного. Но я должен был позволить себе это, потому что ощущение слишком сильно. Если Спикер Джиндибел прав, если нам грозит опасность неведомо откуда, я чувствую: когда придет время кризиса нашего дела, на решающей струне будет играть Тревиз.
— На каком основании вы это почувствовали? — спросила потрясенная Деларме.
Первый Спикер Шандисс жалобно посмотрел на Спикеров Совета.
— У меня нет обоснования. Психологическая математика не дала ничего, но когда я следил за взаимодействием отношений, мне казалось, что Тревиз — ключ ко всему. На этого человека следует обратить особое внимание.
Джиндибел понимал, что не вернется вовремя к заседанию Совета. Может быть, и вообще не вернется.
Его крепко держали, и он отчаянно прощупывал окружение, соображая, как заставить их ослабить хватку.
Референт торжествующе стоял перед ним.
— Ты готов теперь, грамотей? Удар за удар, тычок за тычок, по обычаю хэмиш. Давай, малыш, ты быть первым.
— А будет кто-нибудь держать тебя, как держат меня? — спросил Джиндибел.
Референт сказал:
— Дать ему свободы. Чуток. Руки освободить, ноги держать. Мне не хотеть танцующего.
Джиндибел почувствовал себя приклеенным к земле. Руки его были свободны.
— Бей, грамотей, — сказал Референт. — Показать нам удар.
И тут ищущий мозг Джиндибела обнаружил что-то ответное: негодование, чувство несправедливости и жалости. У него не было выбора: он должен был пойти на риск прямого усиления, а затем импровизировать на основе...
Оказывается, не нужно! Он коснулся этого нового мозга, и тот реагировал именно так, как он ожидал. Точно так.
Он внезапно увидел невысокую фигуру, коренастую, с длинными спутанными волосами, размахивающую руками. Она сердито толкала фермера.
Это была женщина. Джиндибел угрюмо подумал, что его напряжение и озабоченность помешали ему заметить ее раньше.
— Кэрол-Референт! — кричала она. — Задира и трус! Удар за удар, по обычаю хэмиш? У тебя два раза размер твоего грамотея. Ты быть в большей опасности, если ты нападешь на меня. Ты быть прославившимся, что побьешь этого беднягу? Это позор, я думаю. На тебя всякий показывать пальцем и всякий дурак сказать: «Вот наш Референт, знаменитый убийца младенцев!». Все смеяться, я думаю, и ни один порядочный хэмиш-мужчина не пить с тобой, ни одна порядочная хэмиш-женщина ничего не иметь с тобой.
Референт пытался сопротивляться грозе, отводя удары и делая слабые попытки отвечать умиротворяюще:
— Хватит, Сара. Ну... хватит, Сара.
Джиндибел осознал, что руки больше не держат его. Референт уже не пялился на него, ничего больше о нем не думая.
Сара тоже ничего не думала о нем: ее ярость была полностью сосредоточена на Референте. Джиндибел, придя в себя, решил принять меры, чтобы сохранить эту ярость и усилить неприятное чувство стыда, заполняющего мозг Референта, но сделать это так легко и ловко, чтобы не дать заметить. Но и этого тоже не понадобилось.
Женщина сказала:
— Ну-ка, все шаг назад! Не хватать того, что этот дурак Кэрол быть гигант против этого доходяги, так тут еще вас пять-шесть дружков, все разделить с ним позор и идти обратно на ферму со славным рассказом, как убивать детей. «Я держать доходягу за руки, — сказать им, — а гигант Референт бить его в лицо, когда он не возвращать удар». А ты сказать: «Я держать его за ноги, мне тоже дать славу». А громадина Референт сказать: «Я не мог иметь его на пути, мои дружки прижать его, и я с помощью всех шестерых победить его».
— Ну, Сара, — жалобно сказал Референт, — я же сказать грамотею, чтобы он бить первый.
— И ты не бояться мощного удара его тощих рук, тупоголовый Референт? Иди. Оставь его идти, куда он хотеть, и вы, остальные, ползти по домам, если в этих домах еще хорошо встретить вас. Вам лучше надеяться, чтобы этот день был забыт. А он может не быть забыт, потому что я громко и далеко говорить об этом, если заставите меня еще сердиться, чем я сердиться сейчас.
Они молча пошли обратно, опустив головы и не оглядываясь. Джиндибел посмотрел им вслед, потом взглянул на женщину. Она была в брюках и блузе, на ногах грубая обувь. Лицо ее было мокрым от пота, она тяжело дышала. У нее был широкий нос, тяжелые груди (насколько Джиндибел мог разглядеть под свободной блузой) и мускулистые голые руки. Ясно, что хэмиш-женщины работали в поле вместе с мужьями. Она сурово посмотрела на него, подбоченившись.
— Ну, грамотей, зачем тут бегать? Иди в место грамотеев. Ты бояться? Я проводить тебя.
Джиндибел ощущал запах пота от давно не стиранной одежды, но в данных обстоятельствах было
