белевшем лице, его губы снова тронула двусмысленная улыбка. — По крайней мере — пока. Во-вторых, на моем пальто, — о рубашке он почему-то ничего не сказал, — обычно не хватает пуговиц, но и те, что есть, приходится иногда продавать. Вам невдомек, что значит содержать десяток братьев да сестер там, в Корнуолле. А ведь я посылаю им все свои деньги. А в-третьих... между прочим, не забудьте, что я умею считать хотя бы до трех, да и читать заодно благодаря «Закону о всеобщем образовании»... в-третьих, ты, голуба, вовсе не такое чучело, каким привыкла себя считать. Честное слово, на тебя приятно взглянуть! Конечно, это не такая уж писаная красота, и все же... — Он запнулся в поисках нужных слов и с трудом продолжал: — Ну, не могу я толком объяснить. Просто ты мне нравишься, и все! — Эдвине показалось, что он улыбается. Еще бы, такую чушь невозможно выдавать с серьезным видом. Однако в его тоне не было и тени насмешки. — Вы не похожи на других, мисс Боллаш. Такая вся легкая, высокая, а лицо ровно у ребенка... Красотулечка, одним словом!
Он, конечно, имел в виду «красотку», но нарочно смягченное слово и тон, которым оно было сказано, задели ее за живое.
— Красотулечка, — повторила Эдвина, словно эхо. И горько рассмеялась. Она надеялась, что ее смех прозвучит иронично и презрительно, то есть выразит ее обычное отношение к собственной внешности. Но вместо этого она развеселилась: — Что же вам больше нравится — высота или красота?
— Ну, скажем, вы высокая, и все же вы красотулечка! — Он тоже рассмеялся — наверное, над ее попыткой воспроизвести его неподражаемый акцент.
Они смеялись и смеялись, глядя друг на друга в темном пустом коридоре.
И на какой-то миг Эдвина снова утратила связь с реальностью. На какой-то миг — несмотря на разбойничьи усы и жуткий акцент — она увидела перед собой веселого, обаятельного джентльмена. И ей показалось вполне вероятным, что мужчина находит ее привлекательной. Это завораживало и пугало, но не казалось невозможным.
Однако уже через минуту ей стало не до смеха. Потому что в коридоре стояла никакая не красотулечка, а все та же невзрачная, тощая Эдвина Боллаш, поддавшаяся на незамысловатые чары бродяги-крысолова.
Она тяжело вздохнула, чувствуя, как опускается с небес на землю, отступила в глубь коридора, запахнула халат и обхватила руками плечи.
— Пожалуйста, не ходите больше в эту комнату. Это был кабинет моего отца.
— Вашего отца?
— Его больше нет. Он умер.
— Сочувствую, голуба.
— Спасибо. — Она кивнула. — Это случилось давно.
Он заколебался, но все же решился сказать:
— Вот и пользуйтесь комнатой на здоровье. Ему она теперь ни к чему.
Эдвина беспомощно оглянулась, как будто хотела отыскать поддержку на пустой лестнице.
— Ему принадлежал весь дом. Я пользуюсь всеми помещениями, кроме кабинета. — И, перейдя на шепот, она добавила: — Иногда я привожу сюда своих учениц, чтобы они освоились в мужской обстановке. — С ее губ слетел горький смех. — Как по-вашему, удачная шутка? Учу других, а сама толком не знаю, как вести себя в такой обстановке... Кроме этой комнаты, старательно охраняемого мной, первоклассно оборудованного обиталища современного мужчины. — Все сильнее напоминавшего ей музей. И что это ее потянуло на откровенность? — Спокойной ночи. — Она прошла мимо Мика в кабинет, чтобы выключить там свет, и машинально спросила: — Вам больше ничего не нужно?
Он отрицательно качнул головой. А Эдвина осознала, что обратилась к нему с вопросом исключительно ради того, чтобы лишний раз взглянуть на мистера Тремора при ярком освещении, беспощадно выявлявшем все детали. Отцовские брюки были ему коротки и едва доставали до башмаков. Наверняка он не смог застегнуть на поясе верхние пуговицы и лишь прикрыл их выпущенной наружу рубашкой. Жилетка никак не могла бы сойтись на этой широченной груди. Так же как галстук и воротничок на шее.
И даже теперь Мик Тремор не утратил своей привлекательности. Зачесанные назад волосы подчеркивали его прямой римский профиль. Он был не просто красив — он выглядел так элегантно, словно мог похвастаться счетом в банке и прекрасной родословной. Ну что ж, Эдвина может считать, что ей повезло, а заодно и Джереми Ламонту. С такими задатками Тремора наверняка можно будет превратить в джентльмена.
Вот только к чему приведет такая удача саму Эдвину?..
— Спокойной ночи, — повторила она.
Почему-то ей не хотелось просто взять и выключить свет. Она принялась поправлять книги на полке, переставила пустую вазу. И ни разу не позволила себе обернуться, хотя знала, что он караулит ее взгляд. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем в коридоре раздались его удаляющиеся шаги.
Вот и хорошо. Теперь, когда он ушел, можно было выключить свет, закрыть кабинет и вернуться в постель.
Эдвина долго лежала без сна, стараясь взять себя в руки и избавиться от опасного наваждения.
Он врал, он не мог говорить правду! Нашел «красотулечку»! В лучшем случае он просто романтичный болван, что еще хуже!
Сама Эдвина давно успела избавиться от романтических бредней — не та у нее внешность, чтобы воображать себя покорительницей мужских сердец.
Унизительно. Безнадежно... Да разве при взгляде на нее хоть один нормальный мужчина мог бы подумать... подумать о чем? От стыда ее даже бросило в жар.
Он ее поцеловал! Господи, этой ночью она только и делает, что облекает в слова самые запретные мысли! «Поцелуй». Она горько вздохнула.
Почему он так сделал? Может, она чего-то не понимает? Может, ее губы показались ему грязными? Или он хотел сделать ей искусственное дыхание? Или пытался что-то сказать, когда так странно двигал губами, прижимаясь к ее губам? Должно же быть какое-то объяснение его поступку!
Неподвижно лежа в темной спальне, она все сильнее поддавалась страху — привычному смутному страху, под сенью которого жила уже не один год. Единственным местом, где ей удавалось преодолеть себя, был ее рабочий кабинет. Только непрестанный тяжелый труд позволял ей забыться и считать себя нормальной, достойной уважения личностью. Вот и завтра она как можно скорее вернется в свое убежище, чтобы хоть ненадолго избавиться от страха и мучительных рассуждений о том, почему мистер Тремор так поступил. Неужели она сама подтолкнула его к этому странному поступку? Станет ли он делать вид, будто ничего не случилось? А она? А вдруг он будет издеваться над ней? Ей следовало объясняться более определенно...
Как бы то ни было, во всем, что случилось, виновата она сама. Необходимо докопаться до совершенной ею ошибки — а что ошибка была, Эдвина ни минуты не сомневалась.
Она давно привыкла взваливать на себя вину за все, что, по ее мнению, происходило «неправильно». А как же иначе? Ведь право на счастье надо заслужить, а значит, исправить мир так, чтобы он стал к ней добрее.
В жизни женщины с такой, как у нее, внешностью нет места романтике. Вот почему Эдвина должна быть практичной. И ответственной. И трудолюбивой.
И не пожалеть целой ночи, чтобы разложить по полочкам все события этого вечера: что сказал и сделал мистер Тремор, и как он это сказал и сделал, и был ли он откровенным? И что бы это могло означать? И отважится ли он повторить попытку? И хочет ли она, чтобы он ее повторил?
Глава 5
Мик сладко потянулся. Он лежал на настоящей пуховой перине. Медленно, лениво приподнял веки и увидел, как первые лучи света пробираются через балдахин над кроватью. Ночь, проверенная в этой
