вчерашнего дня смотрел, то же самое обожание. Поздравляю вас, зека Ю-5698791-014!
– Вы часто здесь бываете? – от растерянности спросил Тэлавер. Он держал в руках воплощенную прелесть и мягко с ней скользил по навощенным паркетам. Прелесть иногда касалась его мосластых ног своим прелестным коленом, иногда, при поворотной фигуре танца, прелестное бедро целиком ложилось вдоль его жилистого бедра. Он старался не смотреть на прелестное декольте, но все равно голова у него основательно туманилась, и он катастрофически не знал, что говорить.
– Где бываю? – изумилась Вероника.
– В Кремле, – пробормотал он.
Прелесть вдруг неудержимо и с некоторой прелестной вульгаринкой расхохоталась:
– Oh, yes! We're quite frequent here! The Kremlin dancing hall! Oh, no, my colonel, I'm joking! This is my first visit here, very first! First Kremlin ball, haha!*
* О да! Мы здесь завсегдатаи! В кремлевском дансинге! О нет, полковник, я шучу! Я здесь впервые, совершенно впервые. Первый кремлевский бая, ха-ха! (англ.)
– Первый бал Наташи Ростовой? – сострил Тэлавер и очень обрадовался, что так удачно и находчиво сострил по-русски.
Вероника еще пуще расхохоталась:
– Скорее уж Катюши Масловой!
Тэлавер пришел в полнейший восторг: великолепный обмен литературными, толстовскими' шутками с романтической русской аристократкой!
– Вам, кажется, нравится Толстой, мадам Градова? Прелестница совсем уже развеселилась:
– Мне нравятся толстые намеки на тонкие обстоятельства!
Этот 'изыск' даже и до Кевина Тэлавера с его русской Пи-эйч-Ди не совсем дошел, однако он просиял, поняв, что его партнерша – а почему бы так прямо с ходу не сказать 'избранница'? – обладает сильным чувством юмора и легким, жизнелюбивым характером.
Вокруг самозабвенно плясало атлантическое камарадарство по оружию. Оказалось, что в смежном зале накрыты были столы для артистов, а среди них немало оказалось и премиленьких партнерш.
– Видите, какие балы умеет закатывать дядя Джо, – сказал Рестону Жан-Поль Дюмон.
– С таким умением ему место в 'Уолдорф-Астории', – проскрипел неисправимый антисоветчик. – Мажордомом в бальном зале, не находите?
Француз в ужасе отшатнулся.
На эстраде в это время феерически гулял по клавишам советский еврей Саша Цфасман. Рядом с ним свистел, заливался виртуозный кларнетист. Пьеса в ритме джиттер-бага называлась 'Концерт для Бенни' и посвящалась американскому еврею Бенни Гудману.
– Геббельс тут бы сдох на месте! – предположил полковник Тэлавер.
В паузе вокруг запыхавшейся Вероники собралось блестящее разноплеменное общество, один был даже в чалме, генерал из жемчужины Британской империи, Индии. Вот уж, насамделе, звездный час! Воображала ли она когда-нибудь в бараке, особенно однажды, когда три курвы таскали ее за волосы – я ей сикель выжру, суке! Спас Шевчук. Ногами расшвырял вцепившихся оторв. Повел в медчасть. На обратном пути трахнул в снегу за кипятилкой. Воображала ли она тогда, что будет вот так сыпать направо и налево английскими фразами, и даже свой школьный французский припомнит, а все вокруг, настоящие джентльмены, будут ловить эти фразы и восхищенно им внимать? Беспокоило немного присутствие на периферии молодого советского генерала с загадочно знакомой, кавказской внешностью. Он, кажется, мало понимал по-английски, но зато был весьма чуток к русскому. А впрочем, пошли бы они подальше, все эти 'чуткие': все изменилось, война все старое переломала, Россия теперь двинется к демократии! Вот как странно может переломаться народное горькое выражение 'кому война, а кому мать родна!'.
– Скажите, джентльмены, – по-светски обратилась Вероника к присутствующим, – это правда, что в Германии запретили перманентную завивку?
Присутствующие переглянулись и засмеялись.
– Откуда вы это взяли, Вероника? – спросил Тэлавер. Вероника пожала плечами:
– Мне муж сказал. Он где-то вычитал.
– Значит, маршал Градов интересуется не только танками? – ловко тут вставил какой-то англичанин. Тэлавер положил ему руку на плечо:
– Между прочим, друзья, вопрос вполне серьезный. Я недавно был в Стокгольме и читал нацистские газеты. Вот как обстоит дело. После поражения под Курском и высадки наших войск в Сицилии в Германии, как известно, была объявлена 'тотальная война'. В рамках этой кампании по всему рейху на самом деле – Вероника права – были запрещены приборы для завивки. Все для фронта, так сказать, все для победы, экономия электричества! Тут, однако, вмешались некоторые романтические обстоятельства. Киноактриса Ева Браун, по слухам, близкий друг фюрера, обратилась к нему с просьбой не лишать арийских женщин их излюбленных машин, из-под которых они выходят еще большими патриотками. Фюрер, как романтический мужчина – вспомните эти снимки в пальто с поднятым воротником, – конечно, не устоял перед этой просьбой. Перманенты были возвращены с одной оговоркой: категорически запрещалась починка завивочных машин!
– Какая грустная история, – неожиданно сказал индус.
– А как в России делают перманент? – спросил Жан-Поль у Вероники.
– Вопрос не ко мне, мон шер, – бойко ответила она. – Мои сами вьются. Волны Амура. Не знаю, почему они не вьются у порядочных людей?
Я погибаю, подумал Тэлавер, я просто погибаю в ее присутствии.
– Ну что ж, – вздохнула она. – Пора возвращаться в расположение Резервного фронта.
Тэлавер повел ее обратно к маршальской части стола.
– Вы мне дадите, Вероника, хотя бы один, хотя бы самый маленький шанс вас снова увидеть? – тихо и серьезно спросил он.
Она посмотрела на него уже без светского лукавства и тоже понизила голос:
– Я живу на улице Горького наискосок от Центрального телеграфа, но... но в гости вас, как вы, надеюсь, понимаете, не приглашаю.
Ему захотелось тут же нырнуть в словари, чтобы отыскать там слово 'наискосок'.
После окончания банкета уже на лестнице маршала Градова с супругой догнал стройный генерал- майор кавказской наружности.
– Никита Борисович! Вероника Александровна! Я весь вечер верчусь перед вами, надеюсь, что узнаете, а вы не узнаете!
– Кто же вы, генерал? – холодно спросил Никита. Вероника мельком глянула на него, сообразив, что маршал крайне удивлен колоссальным нарушением неписаной субординации: какой-то генерал-майоришка напрямую, да еще по имени-отчеству, обращается к нему, человеку из первой дюжины.
– Да я же Нугзар Ламадзе, а моя мама Ламара и ваша мама Мэри – родные сестры!
Никита сразу переменился.
– Кузен! – вскричал он, охватил Нугзара за плечи, потряс. Глянул на погонные значки. – Ты, значит, в танковых войсках?
Нугзар хохотал, счастливый:
– Да нет, Никита, это просто небольшая маскировка, ну, понимаешь, для союзников! Я вообще-то в органах, но... – он добавил гордо: – Но в том же чине.
Никита снова переменился, сощурился презрительно:
– Ага, вот по какому пути ты пошел...
Нугзар замахал руками:
– Нет, нет, Никита, не думай, я не из этих... – понизил голос, сыграл глазами, – не из ежовцев... Просто, ну ты ж понимаешь, так жизнь сложилась...
– Какого же черта, Нугзар, ты в органах гниешь, когда такие события происходят? – строго сказал Никита, как будто он только и делал, что думал о судьбе Нугзара, который 'в органах гниет'. – Твое место на фронте! Ну, иди хотя бы ко мне, на Резервный! Хоть бы даже и по вашей части, а все-таки на фронте! Захочешь, танки дам, поведешь в атаку! Ну, хочешь ко мне начполитом?
