- Ваше движение, - сказал Арсений Николаевич, - если уж оно существует, должно быть гораздо скромнее, оно должно носить просветительский характер, а не…
- Если мы будем скромнее, будет поздно, - вдруг сказал Антон тихо и задумчиво. - Может быть, ты и прав, дед, мы родились слишком рано, но если мы будем ждать, все будет кончено очень быстро. Нас сожрет Совдепия, или здесь установится фашизм… Словом… - Он замолчал.
Арсений Николаевич впервые серьезно посмотрел на своего любимого мальчишку, впервые подумал, что он его недооценивает, впервые подумал, что тот стал взрослым, совсем взрослым.
Лидочка Нессельроде в мужских разговорах участия не принимала, она была подчеркнуто женственна и романтична. Откинувшись на кожаные сиденья, она как бы мечтала, глядя на пролетающие звезды, луну, облака.
Аэро-Симфи раскинулся к северу от столицы, сразу за склонами крымских гор, целый, отдельный город с микрогруппами разноэтажных светящихся строений, с пересечением автотрасс и бесчисленными паркингами, уставленными машинами. В центре на грани ранвеев, как называют здесь взлетные дорожки, возвышается гигантский светящийся гриб (если бы можно было приблизительно так назвать данную архитектурную форму) центральной башни Аэро-Симфи.
Администрация Аэро-Симфи гордилась тем, что отсюда пассажирам не хочется улетать. В самом деле, попадая в бесконечные залы, холлы, гостиные, круглосуточно работающие элегантные магазины и бесчисленные интимные бары, ступая по пружинящим мягким полам, вбирая еле слышную успокаивающую музыку, краем уха слушая очень отчетливую, но очень ненавязчивую речь дикторов, предваряемую мягким, как бы бархатом по бархату, гонгом, вы чувствуете себя в надежных, заботливых и ненавязчивых руках современной гуманистической цивилизации, и вам в самом деле не очень-то хочется улетать в какую- нибудь кошмарную слякотную Москву или в вечно бастующий Париж, где ваш чемодан могут запросто выбросить на улицу. Собственно говоря, можно и не улетать, можно здесь жить неделями, гулять по гигантскому зданию, наблюдать взлеты и посадки, вкусно обедать в различных уютных национальных ресторанчиках, знакомиться с транзитными легкомысленными пассажирами, ночевать в звуконепроницаемых, обдуваемых великолепнейшим воздухом номерах, никуда не ехать, но чувствовать себя тем не менее в атмосфере путешествия.
В баре «Империя» в этот час не было никого, кроме Фреда Бакстера с его дамой. Греховодник представил свою проституточку очень церемонно:
- Тина, это мой старый друг, еще по войне, старый Арси. Арси, познакомься с мадемуазель Тиной из Финляндии. Ты говоришь по-фински, Арси? Жаль. Впрочем, мадемуазель Тина понимает по-английски, по-немецки и даже немного по-русски. И даже слегка по-французски, - добавил он, улыбнувшись.
Тина (то есть, разумеется, Таня) протянула руку Арсению Николаевичу и улыбнулась очень открыто, спокойно и, как показалось старому дворянину, слегка презрительно. Они сидели в полукруглом алькове, обтянутом сафьяновой кожей, вокруг стола, над которым висела старомодная лампа с бахромой.
- Мне нужно сказать тебе перед отлетом несколько слов, - Бакстер выглядел грустноватым и усталым. - Может быть, мадемуазель Тина посидит с молодежью у стойки?
- Хелло, - сказал Антон. - Пошли с нами, миссис.
Он повел «женщин к стойке, за которой скучал одинокий красавец-бартендер с седыми висками, ходячая реклама «Выпей «Смирнофф» и у тебя перехватит дыхание». Он, конечно, оказался (или причислял себя к) яки, и потому порванная майка Антона вызвала у него внепрофессиональные симпатии. Он включил телевизор за стойкой и на одном из двенадцати каналов нашел повтор Ти-Ви-Мига. Антон комментировал изображение, горячился, пытался донести и до «финки» с ее обрывочными языками смысл происходящего, апеллировал и к Лидочке Нессельроде, но та только улыбалась - она смотрела на себя со стороны: ночной аэропорт, почти пустой бар, молодая женщина-аристократка ждет прилета своего жениха-аристократа. В мире плебейских страстей - две аристократические души приближаются друг к другу.
Таня притворялась, что она почти ничего не понимает по-русски и гораздо больше, чем на самом деле, понимает по-английски. Разговор, как это обычно в Крыму, легко перескакивал с русского на английский, мелькали и татарские, и итальянские, и еще какие-то, совсем уж непонятного происхождения слова.
- Сложная проблема, сэр, - говорил бартендер. - Возьмите меня. Батя мой - чистый кубанский казак, а анима наполовину гречанка, наполовину бритиш. Женился я на татарочке, а дочка моя сейчас замуж вышла за серба с одной четвертью итальянской крови. Сложный коктейль тут у нас получается, сэр, на нашем Острове.
- Этот коктейль называется «Яки», - сказал Антон. Бартендер хлопнул себя по лбу.
- Блестящая идея, сэр. Это будет мой фирменный напиток. Коктейль «Яки»! Я возьму патент!
- Мне за идею бесплатная выпивка, - засмеялся Антон.
- Whenever you want sir! - захохотал бартендер.
- Вы здесь туристка, милочка? - любезно спросила Лидочка Нессельроде Таню. - Иа!Чудесно! А я, знаете ли, жду своего жениха, он должен вернуться из дальних странствий. Нихт ферштеен? Фиансей, компрэнэ ву? Май брайдгрум…
За столиком под бахромчатой лампой между тем неторопливо беседовали друг с другом два старика.
- Жизнь наша кончается, Арсений, - говорил Бакстер. - Давай напьемся, как в старые годы?
- Я и в старые годы никогда не напивался, как ты, - сказал Арсений Николаевич. - Никогда до скотского уровня не докатывался.
- Понимаю, что ты хочешь сказать, - печально и виновато пробормотал Бакстер. - Но это не скотство, Арси. Это мои последние шансы, прости, привык платить женщинам за любовь. Не злись на меня. Я опять влюбился, Арси. Я помню, как вы смеялись надо мной во Франции. Покупаю какую-нибудь блядь за сто франков и сразу влюбляюсь. А сейчас… сейчас я совсем стал размазня, Арси… Старый сентиментальный кисель… Ты знаешь, эта Тина, она чудо, поверь мне, никогда у меня не было такой женщины. Что-то особенное, Арси. То, что называется сладкая…
- Заткнись! - брезгливо поморщился Арсений Николаевич. - Вовсе не интересно выслушивать признания слюнявого маразматика.
- Ладно. - Бакстер положил ему на длинную ладонь свою боксерскую чуть деформированную лапу с пятнышками старческой пигментации.
«У меня вот до сих пор эта мерзкая пигментация не появилась», - со странным удовлетворением подумал Арсений Николаевич.
- Арси, ты знаешь, сколько в живых осталось из нашего поколения к сегодняшнему дню? - спросил Бакстер.
Арсений Николаевич пожал плечами.
-
- Я хотел бы жить рядом с тобой на твоей горе, - сказал Бакстер. - Рядом с Максом…
- Ты все-таки надираешься, - Арсений Николаевич заглянул в его стакан. - Что ты пьешь?
- Арси, поверь, весь бизнес и вся политика для меня сейчас - зола, главное на закате жизни - человеческие отношения. Мне говорят: ты - Ной, ты можешь вести наш ковчег! Вздор, говорю я. Какой я вам Ной, я лишь старый козел, которого пора выбрасывать за борт. Пусть меня гром ударит, но я приехал сюда перед скучнейшей финансовой поездкой в Москву только для того, чтобы тебя увидеть, старый мой добрый Арси.
Он откинулся на сафьяновые подушки и вдруг зорко посмотрел на старого друга, на которого вроде и не обращал особого внимания, который до этого был для него как бы лишь воспринимающим устройством.
- Вот кто Ной, - сказал он торжественно. - Ной - это ты, Арсений Лучников! Послушай, - он опять навалился локтями на стол в манере водителя грузовика… - ты ведь, конечно, знаешь, что в мире существует такая штука - Трехсторонняя Комиссия. Я на ней часто присутствую и делаю вид, что все
