- Сергеев, - вежливо представился советский офицер. - Военная разведка.
- Очень приятно, - сказал Чернок. - Игорь, видите «Киев»?
Бонафеде рассмеялся.
- Не только вижу, но слышу, как там разговаривают. Мы как раз, Саша, спорим с полковником Сергеевым. Я говорю ему, что накрыл бы авианосец «Киев» одним залпом на дистанции 100 миль, а он не верит, мудила грешный, в наши возможности…
- Вот тебе, Игорь! - советский полковник показал Бонафеде свою правую ладонь, как бы обрубив ее ладонью левой.
- Вот тебе, Сергей! - Бонафеде. показал Сергееву правую руку до локтя.
- Бестактный спор, - сухо сказал Чернок, отключил связь и сказал пилоту:
- Снижаемся к базе Бонафеде.
- Снижаемся, сэр? - переспросил летчик.
- Не век же нам летать, - раздраженно бросил Чернок. - Постепенно снижаемся! Продолжаем наблюдение.
Они ушли мористее и начали медленное снижение. Уже виден был подходящий к Севастополю гигантский авианосец. В море, на сколько хватал глаз, маячили боевые корабли и транспорты. Десятки вертолетов летели к побережью. От пирсов к центру города ползли бронированные колонны.
Чернок повернул кресло на 180 градусов и оказался как бы за оперативным столом - такое это было чудо, вертолет «дрозд». Два молодых офицера, специалисты по оперативной информации, прапорщики Кронин и Ляшко смотрели на него. Все трое некоторое время молчали.
- Они не сошли с ума, сэр? - наконец спросил Кронин. Чернок попросил Ляшко налить ему полный стакан неразбавленного «Чивас Ригал».
- Самое смешное, сэр… - начал было Кронин.
- Нас атакует «миг-25», сэр, - сказал пилот.
Чернок выпил полстакана и бросил взгляд назад. Успел увидеть только реверсионный след пролетевшего истребителя.
- Вы что-то хотели сказать, Кронин? - спросил он.
- Еретическая мысль, сэр, - улыбнулся юноша.
- Держу пари, сэр, она и вам приходила в голову, - сказал Ляшко.
Парни старались говорить по-русски, но то и дело переходили на более для них удобный язык, то есть английский.
- Как там истребитель? - спросил Чернок пилота.
- Заходит на второй круг атаки, - доложил пилот. - Вижу Бонафеде. К ней подходит бронетанковая колонна.
- Спускайтесь туда, - сказал Чернок, допил стакан до дна и закурил сигариллос. - Да, мальчики, мне тоже приходила в голову эта мысль, - сказал он. - Большетого, она мне даже и ересью не кажется. Я почти уверен, что «форсиз»…
- Да! - вскричал Кронин. - Если бы это был неприятель, если бы это была армия вторжения, мы бы сбросили их в море!
- Боюсь, что мы бы их просто уничтожили, - холодно улыбнулся Ляшко. - Взгляните, сэр…
На темной стенке в глубине кабины высветилась карта Крыма. Пятнышко световой указки поползло по ней.
- Скопище техники у Карачели… - презрительно кривил губы Ляшко. - Толкучка в Балаклаве… Танковое месиво без капли горючего у Бахчисарая…
- Кронин, как бы вы действовали? - Чернок откинулся в кресле. - Давайте поиграем в войну.
- Ракетный залп, сэр, - только и успел сказать пилот. Мгновенно последовавший за этим взрыв уничтожил вертолет «дрозд» и четырех находящихся в нем офицеров.
Кажется, Лучников даже видел яркую вспышку в небе, взрыв командного вертолета Чернока, но не обратил на нее особого внимания, отнеся к пиротехническим эффектам подлейшей киносъемки. Он вспомнил о Кристине и подумал о том, как безнравственно современное искусство. Все снимается на пленку и все демонстрируется, и чем естественнее выглядит человеческая трагедия, тем лучше, а во имя чего? Цель полностью утеряна…
Бедная девочка, подумал он, занесло тебя тогда в Крым… занесло тебя тогда в мою спальню… занесло тебя…
Он поднял ее тело и медленно направился к храму. Навстречу ему по дорожке, выложенной ракушечником, мимо античных руин и православных крестов, бежали три фигуры, он узнавал их по мере приближения: отец Леонид, Петр Сабашников в монашеском одеянии и Мустафа.
- Вот, - сказал Лучников, передавая тело Кристины на руки отцу Леониду. - Примите, отец Леонид. Она была рождена в католичестве, но обернулась к православию. Она меня очень любила. Какая разница - католичество, православие?… всем христианам нужно быть вместе, когда в мире совершаются безнравственные события, вроде этой киносъемки.
- Съемки, Андрей? - Сабашников обнял его за плечи. - Ты называешь это съемкой?
- Даже ты не догадался, - засмеялся Лучников. - Что же говорить о простых людях? Вообрази, какая это для них психологическая травма! Любопытно, кто дал банде Хэлоуэя разрешение на это массированное глумление?
- Пойдемте, дети мои, в храм, - сказал отец Леонид. - Будем вместе. Сегодня ночью многие придут, я думаю так. Иди и ты, Мустафа. Будь с нами. Ты не обидишь Ислам, если будешь сегодня с нами.
- Я плохо знаю Ислам, я буддист, - пробормотал юноша. Отец Леонид шел широким крепким шагом. Белые ножки
Кристины свисали со сгиба его руки. Лучников разрыдался вдруг, глядя на то, как они болтаются.
- Андрей, - повернулся к нему отец Леонид. - Утешься. Час назад я крестил здесь твоего внука Арсения.
Мыс Херсонес каменными обрывами уходит в море, но под обрывами еще тянется узкая полоска галечного пляжа. Там, в одной из крохотных бухточек, готовились к побегу четверо молодых людей - Бенджамин Иванов со своей подругой черной татаркой Заирой и Антон Лучников со своей законной женой Памелой; впрочем, их было пятеро - в побеге участвовал и новорожденный Арсений. В бухточке этой они нашли брошенный кем-то открытый катер с подвесным мотором «Меркурий». В катере оказалась еще и двадцатилитровая канистра с бензином - топлива вполне достаточно, чтобы достичь турецкого побережья.
Антон и Памела, потрясенные всеми событиями уходящего дня, сидели, прижавшись друг к другу боками, а спинами прижимались к уплывающему от них Острову Крыму. В последних передачах ныне уже заглохшего Ти-Ви-Мига промелькнуло сообщение о смерти деда Арсения и об аресте, или, как деликатно выразились перепуганные тивимиговцы, «временной изоляции» Андрея. На коленях у них, однако, лежал новорожденный Арсений, головкой на колене отца, попкой на бедре матери. Чувства, раздиравшие Антона, были настолько сильны, что он в конце концов впал попросту в какое-то оглушенное состояние. Жена его не могла ему ничем помочь, растерзанная родами, жалостью к Антону, нежностью к бэби, страхом перед побегом, она тоже впала в полулетаргию.
Впрочем, энергии Бен-Ивана хватало на всех пятерых. Он' чувствовал себя в своей тарелке, побег был его стихией. Побег - это мой творческий акт, всегда говорил он. Я всегда благодарен тем, кто берет меня под арест, потому что предчувствую новый побег. Я буду очень разочарован, когда Россия откроет свои границы.
Вместе с милейшей своей подружкой, вечно пританцовывающей Заирой, Бен-Иван все приготовил на катере, а затем, ничтоже сумняшеся, отправился на «поверхность», как он выразился, в ближайший супер-маркет, притащил оттуда одеяла, плащи, огромный мешок с едой и напитками и даже Си-Би-Радио. Он со смехом рассказывал о «наших ребятах», то есть о советских солдатах в супер-маркете, одном из бесчисленных филиалов Елисеева-Хьюза, о том, с каким восторгом их там встречают, как они жрут печенье
