позвонила тебе, и ты сказала, что Люська исчез незаметно, по-английски. И машина его тоже. Я и подумала, что он снова принялся за старое, увидел какую-нибудь смазливую мордашку и решил, что он — всегда готов.. А на работе его прикрывают…
— Возможно… — протянула Надежда, — значит, ничего необычного не случилось?
— Если не считать звонков Розочки, — Лена снова усмехнулась.
— Кто это — Розочка?
— А это Илюшина двоюродная племянница, Розочка Вигдорчик.
— Что-то такое Сонька говорила про племянницу, — Надежда наморщила лоб, вспоминая.
— Вот-вот, — кивнула Лена, — эта Розочка единственная Илькина кровная родственница.
Но если ты думаешь, что она его нежно любит, то глубоко ошибаешься. У нее, понимаешь в голове всего одна идея. Как это в стихах — «одна, но пламенная страсть…»
— И эта страсть — изумрудные серьги Илькиной мамы, — догадалась Надежда.
Лена поглядела на нее очень внимательно.
— Быстро соображаешь, — протянула она, прямо как Илька.
— Не зря мы с ним с детства дружим, — усмехнулась Надежда, не отводя глаз. — Так что племянница Розочка? Она не могла навредить Илье? Видишь ли, если серьги достанутся ей в наследство, то не могла она ускорить…
— Исключено! — Лена махнула рукой. — Я знаю ее как облупленную, да изучить ее нетрудно, вся на виду. Такая, знаешь, абсолютная посредственность, работает в Зоологическом музее.
— Музейная крыса? — оживилась Надежда.
— Да нет, на крысу она не очень похожа, нос как у вороны, на голове тоже воронье гнездо, а сама такая мосластая, вся из сочленений..
Вспомнила, она работает в отделе членистоногих, так очень на них похожа. Младший научный сотрудник, даже диссертацию не смогла защитить по своим ракообразным.
— При чем тут ракообразные? — удивилась Надежда. — Членистоногие — это же насекомые!
— Да? — усомнилась Лена. — А мне отчего-то казалось, что членистоногие — это рачки. Ну, неважно. Так вот, эта самая Розочка, как ты понимаешь, любви ко мне никакой не испытывает, все боится, что Илька забудет наказ матери про серьги. Один раз она со мной ласково разговаривала — это когда Илька к Карине убежал. А так мы с ней почти не общаемся, иной раз и здрасьте она по телефону не скажет — позови, мол, дядю Илью и все. А тут три раза звонила, моим самочувствием интересовалась, о погоде говорила, что-то про давление и магнитные бури… Я ей сказала, что Илья в командировке, и думаю, может она что пронюхала — ну, что он к другой ушел, и на этой почве ко мне опять прониклась любовью? Но насчет того чтобы что-то криминальное — это ей слабо, я тебе точно говорю…
— Ну ладно, пойду я… — зевнула Надежда, дом у меня брошен и кот…
— Я тебя провожу, а то у нас такая бабка на вахте — замучает допросами…
Бабка имела место быть — у себя в стеклянной будке. Губы ее все также были сжаты в ниточку, глаза цепко обшаривали проходящих людей. На прощанье Надежда вспомнила одну вещь.
— Слушай, — спросила она Лену, — а ты никогда не видела такого парня, лег тридцати или младше, волосы белые, длинные довольно, брови тоже , и еще родинка на шее, с двухкопеечную монету.
— Нет, — отказалась Лена, — не помню такого.
— Ну как же, Елена Андреевна, — раздалось из будки, — был такой человек. Все в точности как гражданочка описывает — волосы длинные, а сам натуральный альбинос, и родинка…
— Точно? — встрепенулась Надежда. — Вы не путаете?
— Я к вашему сведению никогда ничего не путаю, — строго ответила старуха, — не имею такой глупой привычки. И склероза у меня нет.
Если бы я путала, мне бы пост охраны не доверили.
Надежда устыдилась.
— А когда вы его тут видели?
— Третьего дня, в пятницу, — отрапортовала старуха, — пришел днем, часа в три. А в квартире никого нет, я и не пустила.
— А имя свое он назвал?
— Отказался, — твердо сказала старуха, — а в таких случаях у меня разговор короткий.
— Вот интересно, — пробормотала Надежда, — везде он вертится. И возле ресторана его видели, и возле квартиры…
Тут она заметила, каким заинтересованным взглядом смотрит старуха из-за стекла, и прикусила язык. Незачем противной старухе знать, что одного из ее жильцов похитили, не ее ума это дело!
Наутро Надежда вызвонила Алку и велела ей срочно являться на станцию метро Владимирская. Оттуда они пошли на Загородный проспект. По дороге Надежда взахлеб пересказывала подруге свой вчерашний визит к Люськиной жене. Было тут и описание с отличным вкусом обставленной квартиры, а также красавицы кошки, было и сообщение о неизвестном типе с белыми волосами и родинкой на шее.
— Понимаешь, он приходил к Люське домой, значит знал про него многое! Хорошо, что бдительная вахтерша его не пустила, и хорошо, что дома никого не было!
— Не факт, — возразила упрямая Алка, ей было обидно, что Надежде вчера удалось выяснить кое- что про Моховое. Она-то предрекала, что подруга зря проходит и вытащит пустой номер, но Надежде повезло.
— Не факт, — повторила Алка, — если бы с ним удалось поговорить, возможно он не похитил бы Люську.
— Значит, они встретились где-то еще, поговорили, после чего тот тип сделал вывод, что ему нужно Люську для чего-то похитить. А наш Илья такой доверчивый, ничего не заподозрил, спокойно вышел к нему.
— Ясно одно, — заявила Надежда, — мы на правильном пути.
Вход в четырнадцатую квартиру, как и следовало ожидать, находился со двора. Если на самом Загородном проспекте царил двадцать первый век со всеми его плюсами и минусами, сверкали яркие вывески ресторанов и магазинов бытовой электроники, то во дворе вполне можно было подумать, что машина времени перенесла подруг в позапрошлый девятнадцатый век — двор был вымощен булыжником, среди камней пробивались чахлые кустики лебеды и крапивы, мрачные, грубо оштукатуренные стены давно не знали ремонта, а в одном из углов двора виднелись покосившиеся ворота каретного сарая. Казалось, что сейчас из подъезда выйдет Родион Раскольников с окровавленным топором под мышкой или еще кто-нибудь из героев Достоевского.
Вместо Раскольникова из подъезда вышел рыжий мальчишка лет тринадцати с наушниками на голове и на настойчивый вопрос подруг ответил, что четырнадцатая квартира — на самом верху, выше шестого этажа.
— Как это — выше шестого? — удивленно спросила Надежда. — На седьмом? Но здесь же всего шесть этажей!
— Ну да, шесть, — спокойно согласился мальчуган, — а четырнадцатая — над шестым, раньше там был чердак, а теперь там дядя Федя живет, он художник! Ничего, он прикольный!
— Это он, — подруги переглянулись и начали восхождение.
Лестница была крутая, темная и грязная.
Когда-то она называлась «черной», что подразумевало существование еще одной лестницы, парадной, с широкими ступенями, резными перилами, чистым ковром и большими светлыми окнами. Но потом просторные господские квартиры поделили, и в этой части дома осталась только эта черная лестница. Как на всякой черной лестнице в старом Петербурге, на этой ощутимо пахло кошками, подгоревшим супом, квашеной капустой, нафталином и третьесортным кофе.
По мере восхождения ступени становились все круче и круче.
— Алка, постой! — окликнула подругу Надежда. — Передохнем секунду! Подъем по такой лестнице альпинисты отнесли бы к маршруту средней категории сложности, а мы все-таки новички в этом виде спорта!
— Да что ты? — Алка остановилась и оглянулась. Она была еще полна сил и энергии. А ты меня все
