страхов.
— Где? — Луч фонарика пробежал по ступеням, по стене с неизбежным объяснением в любви какой-то обворожительной Ксюше и осветил моего таинственного врага.
В углу, возле самой стены, стоял с самым невинным видом обыкновенный старомодный торшер — такой, какие стояли в каждой квартире лет этак двадцать назад, когда я пеленала своих первых кукол…
— Ни стыда, ни совести у некоторых, — завел Карлушин хозяин свою любимую арию, — лень до помойки дойти! Выбрасывают всякое старье прямо на лестнице! Людей только пугают!
Он сочувственно поглядел на меня и предложил:
— Ну давайте я вам фонариком посвечу, а то вы и лифт не найдете!
Я поблагодарила его и, стыдясь своего недавнего неоправданного страха, поднялась к лифту. Кабина послушно подъехала и открылась, озарив площадку ярким светом.
— Но вы уж так поздно одна не ходите! — ворчливо напутствовал меня собаковладелец, которого Карлуша нетерпеливо тянул к дверям.
Исполнитель любил это время — четыре часа утра. Последние гуляки угомонились и разошлись по домам, самые ранние пташки досматривают еще последние сны. Город пуст, как кошелек перед зарплатой. Никого не встретишь на улице, в подъезде, на лестнице — самое время для работы. Для той специфической работы, которой занимался Исполнитель.
Он остановил машину, немного не доезжая до нужного дома, огляделся. Убедившись, что поблизости никого нет, быстро прошел к подъезду, поднялся на пятый этаж.
В доме царила гулкая предутренняя тишина.
Стараясь не издать ни звука, он вставил отмычку в замочную скважину, плавно повернул. Замок тихо щелкнул, открывшись.
Исполнитель проскользнул в квартиру беззвучно, как тень.
Он любил это острое, волнующее чувство — когда появляешься там, где предстоит работать, бесшумный и неотвратимый, как сама смерть. Входишь в дом, обитатели которого не знают, что их ждет, не знают, что их жизнь — в руках незаметного, невысокого и бледного человека, которого они, возможно, не раз встречали на улице и не обращали на него никакого внимания, потому что им не могло даже в голову прийти, что так незаметно, неказисто может выглядеть сама судьба…
Исполнитель включил фонарик, внимательно осмотрел прихожую. Ведь ему сегодня нужно было не только решить чью-то судьбу, заказ был более сложным — он должен был еще найти в этой квартире одну вещь. Найти и принести заказчику.
За это ему заплатили больше обычного, вдвое больше. Таким было его условие, и заказчик согласился, не торгуясь.
Луч фонарика осветил тумбочку под зеркалом, и Исполнитель увидел ту самую вещь, которую он должен был найти. Надо же, как это оказалось просто! За такую ерунду ему заплатили столько же, сколько за человеческую жизнь! Впрочем, это нисколько его не волновало, это не его дело. Ему за это хорошо платят — и только это важно.
Исполнитель положил вещицу в карман, осветил фонариком двери, толкнул первую и оказался на кухне.
Неожиданно перед ним что-то глухо заурчало, и он невольно вздрогнул, прежде чем понял, что это заработал холодильник.
Он невольно усмехнулся, обежал кухню лучом фонарика, нашел газовую плиту. Открутил все краны и поспешно вышел, пока газ не наполнил еще небольшое помещение.
Открыв следующую дверь, он попал в гостиную.
В темноте тускло отсвечивали стеклянные дверцы шкафов, блестящие безделушки на полке.
Чутким профессиональным слухом Исполнитель определил, что в этой комнате никого нет, но на всякий случай посветил по сторонам фонариком. Убедился, что гостиная пуста, и снова вышел в прихожую.
Оставалась последняя дверь. Бесшумно отворив ее, он оказался в спальне.
Здесь не было никаких сомнений — в этой комнате спал человек, женщина, как и говорил ему заказчик.
Исполнитель прислушался к ровному сонному дыханию.
Женщина что-то пробормотала во сне, повернулась, негромко скрипнув пружинами.
Здесь он не стал включать фонарик — не хотел разбудить женщину, да и надобности никакой не было, вполне можно было действовать на слух, он все равно что видел ее.
В два шага Исполнитель приблизился к кровати, молниеносным движением выдернул подушку из- под головы спящей женщины и прижал к ее лицу.
Она забилась, задергалась, нечленораздельно замычала, пытаясь высвободиться, пытаясь позвать на помощь. Ее призывы глохли, поглощенные слоем перьев и пуха, никем не услышанные. Мужчина крепко держал подушку, не давая своей жертве вырваться, глотнуть воздуха.
Худое жилистое тело женщины напряглось в последней, безнадежной борьбе за жизнь, за глоток кислорода.
Исполнитель крепко держал подушку, отсчитывая секунды.
Женщина слабела, быстро слабела. Ее тело дергалось уже только по привычке, движения ее стали неосмысленными, судорожными, чувствовалось, что она уже теряет сознание… еще полминуты… минута… последние вялые судороги, и тело жертвы затихло, застыло, по нему еще раз пробежали последние судороги, и все кончилось.
Исполнитель выждал для верности еще несколько секунд, наконец он убедился, что женщина мертва, снял с ее лица подушку и положил ее под голову.
Он поправил одеяло, не зажигая фонаря.
Он любил свою работу, но у него была все же одна слабость — он старался никогда не смотреть на свои жертвы после… после того, как работа была завершена, заказ выполнен.
Должно быть, это просто обычное суеверие — многие люди его профессии чрезвычайно суеверны.
Может быть, в глубине души Исполнитель боялся, что мертвые глаза жертвы запомнят своего убийцу… или что лежащая на лице жертвы печать смерти каким-то образом передастся ему, отметит его. В оправдание своей слабости он вспоминал об одном своем коллеге, который, напротив, любил смотреть в глаза умирающих… это казалось Исполнителю глупостью, извращением, но коллега только смеялся над ним, обзывал слюнтяем… И этот коллега был найден на улице мертвым, с шилом в сердце. Уже год, как он похоронен на Богословском кладбище… и кто же из них двоих после этого слюнтяй?
Как бы то ни было, он старался не смотреть на убитых.
И сейчас Исполнитель не стал включать фонарь, он в темноте поправил постель, чтобы все выглядело как можно более естественно… Впрочем, какая может быть естественность после взрыва? Но тем не менее он предпочитал делать свою работу как можно аккуратнее, тщательно оформляя инсценировку — ведь ему платили так много именно за то, что каждое его убийство выглядело как несчастный случай или как естественная смерть.
И само слово «убийство» он очень не любил. Он употреблял слова «работа», «заказ», «операция».
И себя он называл не «киллер», не «убийца», а Исполнитель. Ему казалось, что холодный профессионализм этого слова что-то меняет в существе дела.
Исполнитель вышел из спальни, оставив дверь открытой — это было важно для того, что он планировал.
В прихожей уже ощутимо пахло газом.
Он достал из кармана плоскую темную пластмассовую коробочку, поставил таймер на час. За это время квартира должна основательно наполниться газом.
Взрыватель он положил на пол, на пороге спальни. Устройство было сделано из горючего пластика, от которого после взрыва не останется практически ничего, так что смерть женщины будет признана несчастным случаем.
