— Уже, — хрипло ответил он.
В комнате было темно, потому что все окна в доме сатанисты завешивали плотными занавесками, и Алексей скорее почувствовал, чем увидел ее руку на своей щеке. Медленно провела она рукой по щеке, коснулась лба, носа…
Он схватил тонкие длинные пальцы, хотел отвести ее руку, но вместо этого прижал сильнее к щеке, потом к губам. Сидя, он видел только смутно белеющую в темноте подушку и ее волосы, разметавшиеся в беспорядке.
— Не открывай глаза, не открывай, — прошептал он и поцеловал сухие, потрескавшиеся от жара губы.
Трясучий, лидер «ореховской» группировки, проснулся под утро в своем коттедже в Шувалове от острого чувства опасности. Люська, его умопомрачительная любовница, тихо посапывала во сне. Во всем большом доме была тишина. Что же его разбудило? Стряхнув с себя остатки сна, Трясучий осознал, что прежде чем окончательно проснуться, он услышал звук подъехавшей машины. Кто мог приехать в такое время?
На столике у кровати мягко заверещал зуммер переговорного устройства. Трясучий нажал клавишу, соединяющую с охраной.
— Шеф, Резаный приехал, говорит, дело срочное. Ну что, пустить?
Володя Резаный был вторым человеком в «ореховской» банде, правой рукой шефа. Если он приехал посреди ночи — дело действительно срочное. Не зря Трясучий чувствовал опасность… Он чувствовал ее давно — с тех самых пор, как связался с националами… Все умные люди говорили ему — нельзя лезть в политику! Бизнес — это бизнес. А политика до добра не доведет. Но националы имели очень хороший выход на армейские круги и снабжали Трясучего самым современным оружием взамен на оперативную поддержку и информацию…
— Пустить, — коротко ответил Трясучий.
Он зажег бра, осветив мягким светом огромную спальню и роскошное Люськино тело… Трясучий прикрыл Люську мягким одеялом, она не проснулась, только сонно чмокнула губами.
Володька показался в дверях. Его лицо, изуродованное длинным косым шрамом, которому он и был обязан кликухой, было подозрительно бледно.
— Что случилось, Вовчик? — настороженно спросил Трясучий, инстинктивно потянувшись к столику, где у него всегда лежал пистолет.
— Гость к тебе, Леня. — Резаный посторонился, и из-за его спины показался сутулый пожилой мужик с дурашливой улыбкой на губах плохо выбритого деревенского лица.
— Это еще что за… — начал Трясучий, свирепея и мелко дрожа, что было у него признаком наступающего приступа ярости, который был хорошо знаком и его друзьям, и его врагам, но, не договорив фразы, он понял, кто пришел к нему в гости этой ночью. Он скатился с кровати, на лету снимая пистолет с предохранителя.
— Куда ж ты, паря, — с мягким укором сказал пожилой мужик, и брошенный им со страшной силой нож прибил к полу правую руку Трясучего.
Охнув от боли, бандит попытался перехватить пистолет левой рукой, но Васенька уже был возле него, молниеносно преодолев разделяющее их расстояние, и хладнокровно-деловито, как опытный парикмахер, взмахнул вторым ножом, раскроив горло Трясучего от уха до уха и ласково приговаривая:
— Тихо, Ленечка, не суетися… Суета до добра-то не доводит.
Володя Резаный дрожащими руками сдернул со стола скатерть и покрыл ею мертвого шефа — он не мог смотреть ему в лицо.
— Вася, — он искательно заглянул в глаза старого убийцы, — ты Аркадию Ильичу скажешь, что я все сделал, как договаривались.
Пускай и он тоже слово держит. А Трясучему так и надо — нечего в политику лезть…
— Верно, Володенька, верно ты говоришь, — Васенька с видимым трудом распрямился и потер поясницу, — нечего в ету политику лезть было. И Аркадию Ильичу все, как есть, передам. — С этими словами он коротко и страшно ударил Резаного, вонзив ему свой огромный нож под ребра, и повторил с мягким укором:
— Все передам.., как ты дружка своего продал и на смерть отпустил.., все передам.
Люська сонно пробормотала что-то и перевернулась на другой бок.
Николай Иванович Гудыма был человеком мечты. Всю свою сознательную жизнь он мечтал стать министром. В конце той исторической эпохи, которую теперь принято называть периодом стагнации, министерское кресло чуть было не раскрыло ему свои гостеприимные объятия, но тут очень не вовремя скончался его тесть, завотделом ЦК, и в кресло плюхнулся проныра-конкурент… А потом начались новые времена, и Николай Иванович вписался в новые условия игры, нашел свое место в жизни, но министром так и не стал. Зато он стал человеком, который очень много мог. Когда кто-нибудь из знающих людей вспоминал огромный оборонный концерн «Интеграл», он тут же вспоминал и Николая Ивановича Гудыму. Хотя тот и не был ни генеральным директором концерна, ни председателем правления, но именно он негласно дирижировал всем, что происходило на каждом из входящих в концерн заводов, в каждом конструкторском бюро или НИИ.
Если где-то в Воронеже нищим конструкторам выплатили зарплату за прошлый год — значит, Гудыма дал негласное распоряжение профинансировать какую-то разработку… Короче, он был тем, кого называют «серый кардинал».
Николай Иванович привык вставать рано.
Пока он делал зарядку и принимал душ, ласковая, хорошо сохранившаяся жена приготовила завтрак. Он просмотрел газеты, неторопливо оделся и взглянул на часы. Словно ожидая этого сигнала, от дверей подъезда позвонил по телефону его водитель и охранник в одном лице Сережа.
— Николай Иванович, можете спускаться.
Гудыма попрощался с женой и вышел из дома. Черная «вольво», с успехом заменившая его прежнюю черную «Волгу», стояла на обычном месте. Задняя дверца была приоткрыта, но Сережа не стоял, как обычно, снаружи — его силуэт просматривался сквозь тонированное стекло на водительском месте. Николай Иванович, по утреннему времени благодушный и погруженный в сложные финансовые расчеты, не придал этому должного внимания и спокойно сел на заднее сиденье машины. В салоне пахло кожей, дорогим табаком, хорошим мужским одеколоном и еще чем-то неуловимым, чуть сладковатым.
Машина тронулась, Николай Иванович приоткрыл окно и закурил.
— Сережа, на Вернадского! — сказал он водителю и похолодел.
Перед ним на месте водителя сидел не Сережа. Вместо привычного светлого ежика он увидел гладкие темные волосы. Николай Иванович схватился за ручку двери, но замок был заблокирован, да и прыгать из машины на полном ходу в его возрасте и физической форме было бы просто самоубийством.
— Кто вы? Чего хотите? — спросил Гудыма хриплым от волнения голосом.
Водитель не шелохнулся, будто не слышал вопроса.
— Где Сережа? — снова попытался Николай Иванович добиться хоть какого-то ответа.
Сережа был ему, в общем-то, безразличен, но ведь он только что звонил ему по домофону, значит, это он приехал на «вольво».. И тут он увидел Сережу. Точнее, он увидел кисть руки в белой манжете, высовывающуюся из-за правого переднего сиденья. Он понял, что это был за сладковатый запах, примешивающийся к знакомым запахам дорогого автомобиля. Хотя ему не приходилось раньше сталкиваться с подобными проявлениями насилия, но он каким-то инстинктом, шестым чувством, может быть, памятью своих диких предков понял, что именно так пахнет кровь. И так же ясно он понял, что никогда больше не вернется в свою уютную квартиру, никогда не увидит свою жену и уже точно никогда не станет министром.
Черная машина выехала на прямую улицу, в конце которой виднелся парапет набережной. Темноволосый водитель оглянулся на Николая Ивановича — вид его невыразительного восточного лица лишил Гудыму последней надежды. Затем этот страшный человек распахнул дверцу и выскочил из машины
