словно брызги крови, рдели на солнце гроздья рябины, и само солнце, заваливаясь за противоположный берег, горело красноватым пламенем остывающего металла.
И ни единой живой души! Даже птица не перепорхнет, мышь не зашуршит — воистину Пустыня.
То, что он ждал всю дорогу, покой и душевный трепет, нахлынули незаметно, и когда все это почувствовалось, Зубатый обнаружил, как начинает стремительно темнеть, и состояние, которое можно было назвать благодатью, улетучивается вместе со светом. Вдоль берега озера оказалась хорошо набитая тропа, по которой он и поднялся к ближайшему каменному надолбу. А забравшись наверх, понял, что вокруг лишь руины и нет места, где можно переночевать. Вместе с ушедшим солнцем от глубокого потемневшего озера потянуло холодом, и на зреющем темнотой небе проступили льдистые и низкие звезды. Еще минут десять, сбившись с тропы, он продирался сквозь заросли, озираясь с мальчишеским испугом, пока зарево не погасло и землю не накрыло суровым сукном солдатского одеяла.
В голове постукивала назойливая и будто кем-то продиктованная мысль — ночью здесь оставаться нельзя. Нельзя! Подгоняемый ею и подавляя желание оглянуться, он выпутался из зарослей и лишь на опушке леса обернулся — по всему открытому пространству, где когда-то стоял монастырь, откуда-то снизу, от корней трав поднимались и светились неясные огоньки, словно оброненные китайские фонарики.
Дорога далеко уходила от реки, и в бору оказалось настолько темно, что он сначала шел с вытянутыми руками, боясь удариться о дерево, и только когда вышел на проселок, стал ориентироваться по белым песчаным колеям, рыщущим между столбов. Он шел и думал, что обязательно придет сюда завтра, днем, все обойдет, посмотрит, поскольку в этом месте что-то есть, что-то притягивает — память ли о предках или сам разрушенный монастырь, намеленное место, как бы сказала Снегурка. Между тем начало холодать, и когда Зубатый вышел на поле, услышал, как под ногами хрустит подмороженная трава. Земля под открывшимся звездным небом белела от инея, а на реке у берега шуршал тонкий лед. В темной, непроглядной деревне горело всего три огонька, очень похожих на те, что мерцали в траве монастырского двора, ночь лишила пространство всяческих ориентиров и казалось, эти светлячки парят над землей. Только сейчас он подумал о ночлеге и вдруг отчетливо представил, что ждать утра придется возле костра — зря погорячился и отправил Хамзата! Народ в деревне негостеприимный, вряд ли кто пустит, тем паче, ночью, и все-таки он выбрал ближний светлячок и пошел напрямую, переступая через разрушенные поскотины.
Зубатый был уверен, что перед ним тот самый красивый пятистенник с зеленой крышей — кажется, рамные переплеты в светящихся окнах те же, вычурные, лучистые, и заборчик палисадника похож, и растворенная калитка знакома. Желания входить сюда не было, вечером здесь кипели страсти, и вряд ли теперь наступил покой, но оглядевшись, он понял, что стучаться больше некуда: пока шел, два других огонька погасли. К тому же окна в доме и входные двери почему-то были распахнуты, несмотря на конец октября и ночной морозец. Зубатый поднялся на высокое крыльцо, прошел темные сени, ориентируясь на светлый дверной проем и здесь постучал в косяк.
— Можно к вам? Здравствуйте.
Никто не ответил, хотя в доме чувствовалось присутствие людей и вроде бы доносился приглушенный, монотонный голос, то ли напевающий, то ли ворчащий. Он переступил порог и оказался в освещенной передней, где на полу сидел к нему спиной и умывался огромный рыжий кот. Деревенский половичок вел к дверному проему, прикрытому вздувающимися от сквозняка ситцевыми занавесками.
— Хозяева, пустите переночевать, — Зубатый снял кепку и раздвинул занавески.
Сначала он увидел задернутое простыней зеркало прямо перед входом, и потом, слева, у распахнутых окон, гроб на табуретках. Три старухи в шалях и зимних пальто сидели возле, одна у изголовья покойного нараспев читала молитвы из черной книжки. Все это было настолько неожиданно, что Зубатый на минуту замер, не зная, как поступить — поздороваться или тихо уйти, пока не заметили, ибо ночевать здесь нельзя. Он не хотел смотреть на покойного, однако взгляд сам отыскал его желтое лицо: это был глубокий старик с редкими седенькими волосами, возраст и смерть сделали свое дело — разгладили и вовсе убрали отличительные признаки и теперь он просто походил на мертвеца.
Вот кому делал гроб зловредный Иван Михайлович…
Он бы ушел, но секундой раньше от гроба встала одна из старух, и Зубатый узнал ту интеллигентную пожилую женщину, что ругалась вслед уезжающей «Ниве».
— Вы зачем сюда вошли?
— Извините, не знал, — он почувствовал себя виноватым и маленьким. — Искал, где переночевать…
Женщина (назвать такую старухой невозможно) пристально посмотрела ему в лицо.
— А это опять вы…Что вы тут ходите?
— Простите, у вас горе, я не вовремя, — Зубатый хотел выйти, но она остановила властным голосом:
— Постойте! Что вы ищете?
— Переночевать.
Женщина будто сдобрилась, но тон остался прежним
— Хорошо, ступайте ко мне в дом. Скажите Елене, я прислала.
— Спасибо. А где ваш дом?
— Как где? Вы же были сегодня возле него.
Он сообразил, что в темноте перепутал дома, поблагодарил и с облегчением покинул скорбный пятистенник. И только оказавшись на улице, он будто споткнулся от внезапной мысли: а что если этот покойник — его прадед, юродивый старец?!
Было желание немедленно вернуться и спросить, но Зубатый насильно развернул себя и повел к калитке — нет, такое совпадение невозможно! И вообще невозможно, чтобы его отпустили домой умирать или отдали тело, так необходимое клинике бессмертия для изучения и исследований. И все равно надо было хотя бы имя покойного спросить…
Поплутав в темных лабиринтах изгородей и заплотов, он наконец-то выбрался на центральную улицу, почти сразу нашел знакомый пятистенник и нащупал ногами колеи от «Нивы», подъезжавшей к воротам. Света в окнах не было, однако в доме топилась печь, из трубы валил дым и вылетали искры. Хороший хозяин не ляжет спать, пока не протопит печь и не закроет трубу, значит, домочадцы сумерничали. Зубатый постучал в дверь и буквально через секунду загорелся свет, вспыхнула лампочка над крыльцом.
— Мама, ты? — спросил из-за двери женский голос.
— Нет, но она прислала меня к вам, — Зубатый опасался напугать хозяйку и, кажется, напугал. — Вас зовут Елена?
— Кто там? Вы кто? — голос аж зазвенел.
— Меня прислала ваша мама, — совсем уж бестолково стал объяснять он. — Я был в доме, где покойник…
— Что вам нужно?
— Переночевать.
— Я вас не пущу! Идите отсюда. А то мужа позову!
— Ваш муж уехал еще вечером, — не задумываясь о последствиях, предположил Зубатый.
Женщина тревожно затихла, и голос, раздавшийся через минуту, был хрипловатый, надломленный, со слезами.
— Что вы хотите? Ну, что?..
— Мне некуда идти. Я приезжий.
— Но почему пришли к нам? Здесь что, гостиница?
— Я только что разговаривал с вашей матерью. Она сказала, чтобы шел сюда, к вам, и попросил Елену впустить.
— Нет, все равно не открою, — лишь через полминуты отозвалась женщина. — Кто вы такой?
— Моя фамилия Зубатый, Анатолий Алексеевич, — объяснил он, полагая, что местная фамилия сработает. — Корнями я отсюда, из Соринской Пустыни…
Она договорить не дала.
