— А, Костя, — она медленно села. — Жду, жду, все нет и нет…
— Ну как ты, мам?
— Хорошо… Здесь хорошо лечат, не то, что у нас в Анжерке. И обхождение…Ты что-то совсем похудел, бледный. Работа тяжелая?
— Тяжелая…
— Вот бы и тебе полежать здесь, полечиться.
— Да я пока здоров, — он вспомнил, что ничего не принес, хотя бы яблок купил. — Когда обещают выписать?
— Здесь ведь выписывают, как попросишься. Я не прошусь пока, раз попала сюда, надо лечиться… Ты, Костя, подумай, может, ляжешь, пока я здесь? Вместе было бы хорошо…
— Зачем мне, мам? Ты что это вздумала?…
— Как же, у тебя с детства нервная болезнь, — жалостно произнесла она. — В Анжерке не лечили, а здесь ведь могут. Сроду бы не подумала, в кремлевской больнице лежать буду… Я тут с врачом разговаривала, про твою болезнь ему рассказала. Он и говорит: месяц-два — и вылечим…
— Мне эту болезнь лечить нельзя.
— Это еще почему?
— Говорил тебе как-то. Такой болезнью болеют только гении.
— Ой, да что ты придумал? Какие гении, Костя?
— Например, Александр Македонский.
— Но какой из тебя-то гений? Да тебя отец по голове бил, от того и болезнь эта. Ведь говорила же, кричала, по жопе бей, по голове не надо, а он и меня…
— Да нет, моя болезнь врожденная, я чувствую задатки, — он старался говорить мягко. — Много раз проверял…
— Ну, не болтай, хватит, — вдруг застрожилась она. — Заикаешься, лицо вон дергается, что тут от гениев?
Крюков на мгновение ослаб, но в следующий миг воспрял.
— Ты сама подумай, кто у нас из Анжерки в люди выбился? Ну, кто еще стал губернатором? Много таких? А из нашей части много в депутаты прошли?
— Да уж правда, немного, — согласилась мать. — Да ты что тогда, не по болезни, а от гения человека убил?
— Какого человека?..
— Витьку Фильчакова.
— Что ты говоришь? — его охватил озноб. — Я его убил?!
— Кто ж еще? Вся Анжерка говорит, ты. За телевизор убил, а? Да на что он мне, все равно я по нему только тебя и смотрела. Что там еще смотреть, одна война да убийства.
— Мам, я его не убивал! — взмолился он. — Об этом знает милиция, прокуратура… Он умер от передозировки наркотиков. Есть официальное заключение!
— Они напишут, — она протянула руку и заботливо погладила по волосам. — Сам же понимаешь, простого человека в лагеря бы загнали, а тебя нельзя, шишка на ровном месте. А ты знаешь: не посадят, вот и убил. Милиция, она даст заключение, рука руку моет…
Он отдернулся, отскочил от кровати, и в это время в дверях появилась соседка — женщина средних лет. Тихо поздоровалась и хотела тут же уйти, чтобы не мешать свиданию, но мать вдруг потянулась к ней.
— Светлана Михайловна, не уходи! Останься!
— Извините, — сказала та, взглянув на Крюкова. — Я забыла полотенце в массажной…
И выскочила за дверь.
— Видишь, люди не хотят с тобой в одном помещении находиться, — пожаловалась мать. — Я ей рассказала про тебя, вот она и боится.
Он почувствовал, как судорога стаскивает кожу с лица и скручивает шею. Он пытался сопротивляться ей, и от этого темнело в глазах.
— Да ты с ума сошла, мам!.. Ты что про меня говоришь?.. Ты что сплетни распускаешь про родного сына?!
— Какие сплетни, Костя? Ведь так и было. А у меня на душе накипело, Поли рядом нет, поделиться не с кем…
— Но я его не убивал! — рот уже стягивало вниз, и слова вырвались с мычанием. — Я скажу, скажу…. Всего несколько раз стукнул. Понимаешь?.. И то не сильно. Кочиневскому от меня больше досталось!
— Люди видели… Ребятам своим приказал бить, а это ведь еще хуже, чужими руками-то. Сам убивал и другого человека заставил, за собой по крови потащил…
Он знал, что судорога может скрутить все тело, и, чтобы удержаться на ногах, схватился за спинку стула. Речь отнялась, язык вздулся, сделался деревянным, а мать сидела, качала опущенной головой и говорила.
— Я все боялась, когда ты пацаном был. Думала: ввяжешься в драку, пырнешь кого ножиком — вот беда-то будет. А ты как-то пережил, спасся — и на тебе! Когда уж радовалась за тебя, по телевизору смотрела и думать не думала. Ты за молодость и наверстал, взял и парня убил. Ох, знать бы, не пустила, на руках и ногах повисла…
Крюков хотел крикнуть ей: «Замолчи!», но лишь стонал, а она смотрела себе на колени и ничего не видела.
— Да как знать-то? И как тебя удержишь, раз пошел за свою молодость счеты сводить? Не догадалась я, зачем ты в люди выходил, в депутаты. На что вам эта неприкосновенность, раз вы там все хорошие да справедливые? Вон для чего, оказывается. Всем закон пишете, а вам не писан. Уж лучше бы умереть, чтобы не знать, не видеть…
Потом мать лишь шевелила губами — терялся слух, но Крюков этого не понял и думал, что она молится. Он хотел поднять стул, но перекладина спинки выскользнула из скрюченных рук. Тогда он схватил ее за горло и прижал к кровати.
В последний миг перед глазами мелькнуло лицо чужой старухи с пеной у рта, и больше он ничего не видел. Все остальное было как во сне: кто-то его скручивал на полу, стягивал руки за спиной, выламывая их из тела, а он думал, что скоро проснется и этот кошмар кончится…
14
Дня три после встречи с Крюковым Зубатый места себе не находил, не один раз и покаялся, что разговаривал резко, а с ним надо было, как с ребенком, как с больным, и не раз оправдал себя — как же еще говорить с таким человеком? Который даже смерть сына использовал против него? После этого что, в уста его целовать?
И Василий Федорович, ничуть не смущенный услышанным, в зависимости от настроения Зубатого, поддакивал ему и изредка повторял:
— Думал я, у многих там с головой беда, но не до такой же степени.
На Соринскую Пустынь, забытый властями угол, куда в последний раз приезжал начальник в ранге председателя сельсовета лет десять назад, появление целой компании высоких чинов произвело сильное впечатление, и разговоров было на две недели. Каждый день к Василию Федоровичу кто-нибудь приходил, вроде бы по делу, но на самом деле порасспросить его гостя и пересказать в собственной интерпретации всю историю с приездом главы администрации района (который оказался в свите), начальника милиции и налогового инспектора, которого никогда в глаза не видывали.
Пока Зубатый разговаривал с Крюковым, местное начальство прошло всю деревню вдоль и поперек, проверили паспорта, переписали жителей поименно и даже хотели огороды померять, но длинной рулетки не нашлось. А потом собрали народ, выбрали старостой Ивана Михайловича и объявили, что жители еще с
