ним и настигли неподалеку от выхода с ярмарочной площади.
Признать в безбородом, смуглом от солнца и обряженном в лохмотья человеке Свиряту было трудно, и потому Закон все-таки надеялся, что это не боярин, а скорее всего, раб, попытавшийся скрыться от хозяина: зачастую невольники бежали с чужеземных кораблей, зная, что у варягов нет рабства. Однако когда Путивой пробился сквозь торговые ряды и увидел в руках стрельцов беглеца, надежды обрушились, словно старая крепостная стена.
— Здравствуй, владыка! — боярин не вырывался, а стоял с улыбкой на лице. — Верно, меня поджидал?
— Поджидал, — молвил Закон безрадостно. — Зрю я, с доброй вестью пришел?
— Не мне судить, с доброй ли, но с вестью. Вели стрельцам отпустить, к Великому Князю мне надобно.
— Поспеешь к Князю. Не забывай обычаи! Прежде след в храм войти и жертву воздать Перуну
— Воздам еще. А ныне недосуг, владыка. Весть, с коей пришел, не терпит промедленья.
— В сей час Великому Князю не до тебя и твоих вестей. — проворчал Закон. — Наследник Годислав вернулся из учения от крамольников, вот государь и тешит свое родительское око. Меня послал встретить и выслушать. А то откуда б я узнал, что ты с испанским кораблем придешь?
— И то верно, — согласился Свирята. — Но как же государь прознал?
— Есть очи у него, связующие с богами… Ступай за мной, боярин.
Стрельцы отпустили руки Свиряты и пошли следом.
Арочный вход храма сиял ярким и высоким очистительным огнем, пламя которого не обжигало, а лишь опахивало бархатным, ласкающим теплом и благовонным смолистым духом. Сразу же за ним посверкивало ниспадающими кропящими каплями капище — пелена омывающего дождя, пахнувшая свежей весенней травой, но в самом храме света было немного, ибо пустой, как всегда в ярмарочные дни, он освещался лишь одной хрустальной молнией, висящей под высоким сводом над медным изваянием Перуна. Горсть таких же стрел была в его деснице, воздетой над головой, и когда в чаше возжигался жертвенный огонь, в куполе отворялись невидимые снизу окна, и солнечные лучи, падая на хрустальные оперения, преломлялись, отчего вспыхивали все восемь молний.
Закон даже не приблизился к чаше, а повел боярина в святилище, где совершалось таинство Откровения. За толстой дубовой дверью горел очаг, обрамленный коваными молниями, а одна, тяжелая и раскаленная до малинового цвета, находилась посередине и называлась присягой. Арвары, признавшие над собой волю Перуна, накладывали свою руку, и если присягали откровенно, то ладонь оставалась совершенно целой, если же таили ложь — обжигались так, что дымилась кожа. А заговорщиков и вовсе прожигало до костей.
Здесь же, в святилище, прежде чем взойти на престол, клялись и присягали наследственные князья племени Горислава. Но обычаю этому близился конец, ибо ученик крамольников, Годислав, уже присягнул в храме на Светлой горе, признав превосходство Даждьбога, ныне лежащего на земле в образе быка, над громовержцем Перуном.
И это могло стать великим раздором не только среди арваров, но и среди богов, чего и опасался Путивой, узрев в разрушении стены недобрый знак междуусобья.
— Молви, боярин, — велел Закон и сам взял в ладонь раскаленную железную стрелу…
Час миновал, другой и третий, но ни один из предсказателей не вернулся во дворец и ничего не сбылось из предсказаний, ни худа, ни добра. Государь, притомившись от ожидания, велел заложить коней, чтоб самому взглянуть, что стало с крепостной стеной, и тут пришел Годислав: с хмельным задором в очах, в руках же пергаментные свитки, коломер, сажень, траян, чтоб измерять высоты, и чертило — не наследник престола, а скуфский ватажник, кои ходили по всему парусью, предлагая возвести любое здание от малого жилища до храма или дворца.
— Отец, позри! Я мыслю заключить град Гориславов в коло каменной крепости, как строили прежде. — Годислав развернул свиток. — Но след, основу заложив из глыб, отсыпать брани высотой в три сажени и уж по той основе класть стены не полновесные, как встарь, а пустотелые!..
— Полые стены — добро, — вновь перебил государь. — Пожалуй, верно мыслишь… Слова твои пусты, вот в чем беда.
Пергамент сам скатался в свиток.
— Не уразумел, отец…
— Где боярин с вестью? Свирята, о коем толковал?
— Боярин? Не знаю, право… Я град обходил, не встретил…
— А что же прорицал?
Смущенный княжич огляделся и, замерев, прислушался.
— Да где-то близко он! Не слышу, что глаголит… Звенит в ушах…
— Это и я слышу! Двенадцать лет в ученье, а проку — звон один! Как оставить на тебя парусье?…
— Свирята в храме! Святилище, темно, огонь угас… С ним волхв, лица не вижу… Но будто Путивой.
Государь приблизился к сыну, попытался заглянуть в глаза, но взгляд его остекленел.
— В каком храме, Годила?
— Постой, отец, я не был там… Храм новый, в сей час позрю… Да будто бы Перунов. Восемь молний…
— Ступай со мной!
Храм Перуна был недалеко от государева дворца, за вечевой площадью, потому и пяти минут не миновало, как Белояр с наследником уже ступили через очистительные огонь и воду, оказавшись перед изваянием громовержца. Стрельцы-стражники и жрецы не ожидали их появления, потому засуетились, намереваясь соблюсти обряд жертвоприношения и тем самым задержав, предупредить Закона, однако государь лишь бросил на ходу:
— Прочь с пути!
И отворил дверь в святилище.
Застигнутый врасплох Путивой лишь отступил от очага с присягой, боярин же, напротив, слегка подался вперед, но тоже замер.
— Что же, Годила, добро, — не сразу вымолвил Белояр, приглядываясь к полумраку. — Здрав будь, Свирята! А что пожаловал и не сказался? Я ждал тебя.
— Не по своей воле, Великий Князь, — отозвался тот, но Закон уже совладал с собой.
— По твоему велению, великий государь, я встретил боярина и спрос учинил, — заговорил он бойко и прибавил огня в очаге. — Худую весть принес Свирята…
— Теперь я сам спрошу, — прервал его Белояр. — Ну, извести, боярин, с чем пожаловал до срока? Ромейский император наши грани перешел и войной идет на стольный град?
— Нет, государь, не перейти ему наших граней, — тайный посланник дух перевел, как будто б груз тяжкий сбросил с плеч. — И вряд ли скоро с силами соберется. Сам Юлий захворал и ныне пластом лежит. Ну а придворные его крадут, что еще можно красть…
— А что же стало причиной хвори? Ведь он же молод и здоров был, коль не считать отрубленного пальца…
— Я сообщал тебе, дочь Урджавадзы, именем Авездра, согласно договора наречена невестой императора…
— Это я помню, что далее?
— Она пришла в Середину Земли на четырех кораблях вкупе с приданым. А на своем корабле хранит сундук с живым огнем. Ромеи называют его магическим кристаллом.
— Неужто с собой взяла?
— Пришла в Ромею с приданым.
— И состоялась свадьба?
— Не состоялась, Великий князь.
— Для нас сие добро! Знать, и союзу не бывать с Артаванским царством. Не получит император живого огня.
