женитьбе, поскольку ничего доброго в этом не находил и от лени считал, что продлить свой род еще успеет, ибо впереди целая вечность. Поэтому он лишь пожал богатырскими плечами и изрек;
— Ну и ступай, ищи!
Скажи это кто-нибудь из росов, что стояли под горой, Обра в тот час бы объялась невиданным гневом, поскольку не могла быть отвергнутой никогда, но бесчувствие и холодность великана лишь подстегнули ее страсть. Ничуть не смутившись, она сняла с шеи и подала избраннику свой нагрудный нож, а богам крикнула:
— Быть Милонегу моим супругом!
Боги спали и не услышали этого, а иначе бы не позволили свершиться сему браку.
Милонег же сел, поставил Обру на ладони и, поднеся к своему лицу, молвил, зевая:
— Ты так мила и прекрасна… Что я бы стал твоим мужем. Но я погожу жениться еще лет триста.
— Я назвала тебя супругом, — дотянувшись до уха, прошептала Обра. — По обычаю, можешь совокупиться со мной в сей же час.
Обняла за шею и стала целовать его уста, но исполин испытывал лишь холод и отвращение, потому отстранил ее и поставил на землю.
— Не желаю!
— Почему? — воскликнула она.
— Совокупление отвратительно и не приносит ничего, кроме страданий.
— Ты уже испытал это?
— Нет… Но знаю от своего отца. Он говорил об этом с омерзением. Если бы не воля богов, никто из русов никогда бы не женился лишь для того, чтобы продлить род.
— А мы, росы, испытываем от соития великую радость и удовольствие! Наши дети рождаются от любви и потому их много.
Исполин лишь рассмеялся и сел на свою гору.
— Я постиг много разных наук, но никогда не слышал, чтобы совокупление приносило радость!
— Отчего же вы радуетесь?
— Когда всходит Полунощная звезда и источает восхитительный свет.
— И все?
— Нет… Еще когда слышим звучание забав и чудных песен, возвышающих волю до божественной.
— Вас не радует любовь?
— Многих радует. От любви к труду рождаются красивые дворцы и мудрые мысли. Но мне это скушно…
— Ты не изведал еще одной науки, — Обра забралась к Милонегу на колени, прижалась к груди и зашептала: — Ты не знаешь прекрасного чувства удовольствия.
— Уд не может быть волен над разумом.
— Может… Когда спят боги.
— Чело превыше уда!
— Я открою таинство любви и ты поймешь, чего лишили тебя боги, наградив вечностью и высоким челом.
— Мне известно таинство любви. Это озаренье мыслью, потому оно скоротечно.
— Оно так же бессмертно, как наша жизнь. — лаская исполина, проговорила Обра. — И всякий раз, прикасаясь к этому таинству, ты будешь испытывать вечность за один миг. Мы смертны, но благодаря чувствам приятия, продляем свою жизнь до вечности.
— О, боги! — воскликнул исполин. — Твои прикосновения опаляют мне грудь.
А она сбросила одежды и прижалась к его солнечному сплетению — вместилищу воли.
— Это жар твоего богатырского сердца, тоскующего о любви.
— Я тоскую лишь о сени Полунощной звезды, когда сияет солнце.
— Отныне я твоя сень. Позри, я сияющая! От ласк и голоса ее помрачился разум, и в следующий миг, отдавшись на волю уда, он познал вечность и закричал так, что содрогнулись горы, и море, выплеснувшись из берегов, окатило их с головой…
И крик сей был услышан во всех уголках Арвара. От него проснулись все, даже самые мудромысленные вечные старцы, ибо он возвещал о начале эпохи удовольствия на Родине Богов. И только сами боги не очнулись от сна, ибо ничто не могло потревожить их божественный покой.
Русы, лишенные сладострастия, жаждали испытать его и получить удовольствие лишь потому, что от природы были пытливыми, мудромысленными, а гордость заставляла их познать промыслы Даждьбога. Исполины перестали брать замуж поляниц и возлюбили маленьких женщин-росов, восхищаясь ими, носили на руках и подбрасывали высоко в небо, что не могли делать со своими богатыршами. А те в свою очередь потянулись к малым да удалым мужчинам-росам, доставлявшим никогда не испытанное приятие. Кроме того, любвеобильные потомки Роса сватали или крали женщин-поляниц не только для утешения страстной плоти; они и раньше обожествляли их и, кроме того, повинуясь земному, стремились таким образом улучшить свой слабосильный род, дабы побеждать в войнах с иноземцами.
С тех пор так и повелось, что большим мужчинам нравятся маленькие женщины, а маленьким — большие.
У Обры и Милонега родилось дитя любви — мальчик, как и мать, источающий лучи, и им тоже восхищались, горделиво говоря, дескать, грешное творение настолько прекрасно, что его творцам позавидовали бы и боги. Подрастал он быстро, как исполины, однако вырос лишь в половину отца и его юное чело, обращенное к небу, отчего-то обезобразили морщины, а к совершеннолетию погасла его лучистая кожа. И все равно Обра уже мыслила выставить его напоказ невестам, но однажды он схватил мать и, совокупившись с ней, сказал, что она теперь ему жена. Узнав об этом, Милонег разгневался и прогнал сына, однако тот прокрался ночью в жилище, похитил мать и, спрятавшись подальше от арваров, предался с ней удовольствию, ибо рожденный не по замыслу Даждьбога, не имел иной воли, кроме как воли уда.
Небесная ночь еще не достигла середины и еще крепок и безмятежен был сон богов, всецело полагавшиеся на разум своего творения. А оно, это творение, предало забвению заповедь творцов, ибо в чарах сладострастья узрело высшее божественное начало. По всему Арвару стали воздвигать храмы Уду, где жрицы любви совершали обрядовые совокупления; ему же воздавали жертвы, а все гимны посвящали прекрасному мгновению приятия, на котором замкнулся весь смысл существования.
Но всякий бессмертный рус, поменявший божественную силу воли на волю уда и смешавший свою кровь со смертной женой, очень скоро утрачивал божественнный дар: высокое чело бороздили морщины, отчего оно ссыхалось, сворачивалось и созданный на многие столетия жизни исполин умирал по истечении одного века, отчего и стали его называть человек. К тому же первые дети исполинов, рожденные женщинами из рода Роса или наоборот, едва достигали двух сажен, а внуки и того меньше и, соответственно, сокращалось время их жизни. Арвары видели это стремительное вырождение, но уже не доставало воли разума, дабы остановить падение.
И только расы остались такими, как их создал Даждьбог — пели, плясали и веселились, бродя между родами и мирами.
От кровосмешения между русами и росами уже в пятом колене дети не могли зреть на солнце и видели только ночью и вместе с тем они настолько измельчали, что и взрослыми оставались чуть выше полусажени. Но главная беда состояла в том, что от запретного соития рождались безвольные, узколобые, смертные карлики, называемые обры — по имени первой женщины, совратившей исполина, а вся их порода — обрище. Еще до совершеннолетия их прогоняли из дому, поскольку они насиловали матерей, и потому обры собирались в небольшие стаи возле храмов Уду, ибо ничего не хотели, кроме удовольствия. Но протрезвевшие от любви русы и росы не желали вступать с ними в брак, ибо уродство обров было зримо и отвратительно, а обры жаждали совокупления со своими творцами и, отвергнутые, похищали себе невест и женихов.
Спустя много тысячелетий этих людей назовут первобытными, ибо они долгое время не знали богов, верили лишь в силу уда, владели примитивным искусством и ремеслами, однако же унаследовали от
