проваливаться в какие-то ямы. Он ободрал козонки пальцев, ссадил себе голень, но почти не ощущал боли. В двух местах женщина велела ему встать на колени и двигаться на четвереньках. Лазы были настолько тесные, что в одном пришлось ползти метров двадцать. Примерно через час они остановились в зале, и Русинов услышал сначала гулкие шаги впереди, затем увидел пляшущий луч.
— Идем! — сказала женщина. — Осторожно, под ногами камни.
Теперь впереди было два луча: встретивший их неведомый человек даже не подал голоса. Русинов ступал наугад и потому несколько раз упал, прежде чем поступила команда стоять. Встретивший — судя по сильным рукам, мужчина разрезал бинт на голове.
— Снимай!
Русинов сорвал, сдернул тугую повязку и прищурился. Свет тусклого фонаря показался ослепительно-ярким. Луч выхватывал из темноты почти круглую дыру в полу возле камня.
— Лаз видишь? — спросил невидимый мужчина.
— Вижу.
— Садись и спускай ноги, — приказал он. — Там деревянный желоб. Внизу подождешь.
Он сел на край, опустил в дыру ноги и вначале ощутил бездну. Заломило в спинном мозгу... удерживаясь руками, спустился ниже — ноги нащупали опору. Желоб оказался узким и дощатым, как гроб. Это был так называемый шкуродер через несколько метров загорела кожа на спине и ягодицах. Русинов съехал вниз и попал ногами на что-то мягкое. Ощупал — сложенный во много раз кусок войлока...
В полной тишине время шло медленно, и возбужденная пещерой память о Кошгаре навевала тревожные, искрами проскакивающие мысли — стоит там, наверху, завалить глыбой лаз, и будет самая лучшая в мире тюрьма. Без фонаря в неизвестной пещере никогда не найти другого выхода... Однако в горловине лаза заметался луч, и скоро по шкуродеру съехал встретивший их мужчина. Лица не рассмотреть: за светом фонаря как за ширмой...
— Ступайте за мной, — скомандовал он. — Отдых — через каждые тридцать минут.
И замелькало перед глазами — летающий по стенам свет, ходы, полости, лазы, словно чувала русской печи, высокие залы, узкие дыры со шкуродерами, деревянные лестницы куда-то вверх, резкие повороты и каменные развалы. Пещера была сухая, рубаха и куртка промокла от пота насквозь, хотелось пить, в ушах метрономом стучала кровь. Через четыре остановки на пятиминутный отдых Русинов понял, что без проводника отсюда не выйти и с фонарем и с запасом продуктов. Лабиринт был потрясающим по сложности. В стенах зияли черные провалы каких-то ответвлений, иногда на пути возникал заваленный до кровли зал и приходилось карабкаться между глыбами и огромными блоками либо пробираться на четвереньках по двум связанным бревнам, висящим над неведомой пропастью. Но вместе с тем эта бесконечная пещера была обжитой, исследованной и исхоженной, ибо идущий впереди человек безошибочно ориентировался во всех хитросплетениях путей и перекрестков.
После девятого «перекура» на пути неожиданно оказалась маленькая, срубленная из тонких бревен избушка всего в метр высотой. Провожатый открыл дверь, осветил внутренность этого строения и приказал:
— Спать!
Русинов вполз на четвереньках и повалился на толстый войлок. Провожатый подал ему большую флягу с водой и, когда Русинов напился до бульканья в желудке, укрыл его одеялом. Сон пришел почти мгновенно и длился, показалось, столько же. Заботливый проводник растряс его, высветил маленький столик, приколоченный к стене, — хлеб, нарезанная пластами копченая свинина и крупные головки лука.
— Ешь! — выключил фонарь.
Ели в полной темноте, и руки их иногда натыкались друг на друга, когда брали пищу со стола. Запивали из одной фляги, по-братски, хотя были совершенно чужими и разными людьми. Русинов так и не видел лица провожатого, умело скрываемого за лучом света, раза два лишь в отсветах мелькнула небольшая аккуратная бородка.
После еды они выбрались из избушки, провожатый прикрыл дверь, и только сейчас, в косом свете, Русинов рассмотрел знакомый знак, начертанный на досках. Точки были с правой стороны от вертикальной линии — знак жизни...
Он приготовился к новому маршу по бесконечным ходам — после сна болели колени и локти, однако через три остановки провожатый вывел его в круто падающий канал с низкой кровлей, спустился сам и, подстраховав Русинова, велел обождать. Ушел на ощупь, без света, но через четверть часа в приземистом, как угольная лава, зале замелькали два фонаря. Пришедший с проводником человек был медлителен и, наверное, стар. Голос был тихий и бесцветно-вялый.
— Ну, пойдем, Мамонт. — Он осветил его лицо. — А ты же еще совсем молодой... И глаза еще зеленые...
Он убрал луч и тихо прошагал вперед. Его темнеющая на световом поле фигура была угловата и по-стариковски костлява. Скоро он вывел на тротуарчик, сбитый из двух струганых и старых досок, и зашаркал по ним мягкими, поношенными валенками. За поворотом, в небольшом зальчике, оказалась еще одна избушка, только повыше и попросторней, а над плоской крышей торчала высокая, сложенная из дикого камня печная труба.
А еще Русинов заметил вдоль одной стены зальчика высокий штабель ящиков — знакомых, окрашенных в защитный цвет с металлическими застежками крышек: обычно в таких ящиках хранилась взрывчатка. От каждого шел тонкий кабель, которые внизу собирались в один пучок. Казалось, ящики опутаны тенетами... Луч света лишь на секунду выхватил их из темноты, и Русинов догадался, что это такое, много позже: запечатленные зрением ящики долго стояли в глазах...
Старик достал с крыши длинный предмет, похожий на трубу с двумя приваренными железными ручками, и, опираясь на него, как на посох, повел Русинова по низкому ходу. Метров через сто в луче фонаря показалась деревянная, с коваными железными полосами дверь.
— Ну вот, Мамонт, сейчас и увидишь сокровища, — как-то обыденно проговорил старик, вставил трубу в невидимое отверстие и покрутил за ручки. — Я тебе свет включу, а сам не пойду. Иди один. Да смотри, далеко не уходи. Чего доброго, заблудишься...
Он отворил дверь, пригнувшись, протянул руку и повернул выключатель впереди забрезжил тускловатый свет невидимых лампочек.
Еще не перешагнув порога, Русинов ощутил гулкое биение сердца и жар крови, сначала опаливший лицо, затем остывший и собравшийся холодным комком в солнечном сплетении...
22
Скрыть обстрел вертолета, как ни старались и как того ни хотели, не удалось. Техники получили хорошие деньги в марках и за одну ночь заклепали, закрасили все пулевые пробоины, однако к обеду следующего дня в Красновишерск свалилась с неба специальная комиссия, а затем приземлились три военных вертолета — пятнистые, как жирафы. На сей раз ОМОНа уже не было: из вертолетов высыпал десант — здоровые парни в камуфляжных одеждах, в бронежилетах и касках, напоминающих скафандры, и обвешанные оружием с ног до головы. Всех, кто оказался в обстрелянном вертолете, тщательно допросили, и скоро в район Кошгары отправились два военных вертолета. Третий остался в качестве резерва.
Иван же Сергеевич проводил свое следствие. Через Августу он условился с Савельевым о встрече и скоро по пути с аэродрома посадил его в свою машину. Савельев сразу поклялся, что обстреляли вертолет не его люди и что пока у него нет никаких сведений о лесных стрелках. Он был напуган поворотом событий, ибо оказалось, что не такой уж мощный у него контроль в регионе, если средь бела дня некие злоумышленники палят по низко летящим вертолетам и бесследно растворяются в тайге. Однако ответственность автоматически ложится на его, Савельева, людей, и, возможно, всю Службу уже объявили вне закона. Он был еще уверен, что профессиональные разведчики минуют все засады и посты, расставленные десантом, и сумеют сохранить себя, отсидеться и отлежаться, однако опасался за какие-то свои тайники с запасами продовольствия и средства связи, которые можно легко засечь и обнаружить.
