— Долго еще мучиться.
Митек Павлушин ходил по сараю, ощупывал стены, бормотал:
— Крепко строил Федька, ни щели нету, — потом остановился, сказал: — Мужики, а если крышу разобрать с той стороны. Там омет, вылезем, не заметят…
— Ага, не заметят. Видал их сколько? Только сунься. Как Докин на Киселевский бугор загремишь!
— Ну, вы как хотитя, а я попробую… Подсадитя меня, ага, вот так…
Митек зашуршал, зашелестел соломой, сухой, слежавшейся, раздвинул ветловые прутья. Соломенная труха посыпалась сверху, запахло пылью. И сразу загремел запор. Мужики думали, что красноармейцы услышали, что крышу разбирают, но, когда открылась дверь, раздался зычный голос Маркелина:
— Выходи по одному! Живо!
На улице красноармейцы окружали небольшую толпу баб и стариков, родственников арестованных.
Маркелин, Пудяков, Чиркунов стояли отдельно. За ними с винтовками наготове в ряд красноармейцев десять.
— Становись здесь! — командовал, указывая на стену сарая, Маркелин. Он в гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, даже крючки воротника сцеплены, затянут в ремни. Маленькие черные глаза блестят решительно.
Вышли все из сарая, столпились у стены. Маркелин вытащил револьвер, шагнул к ним, крикнул, хотя они были рядом:
— Бунтовать?! Против власти народной бунтовать?! Где Трофим Булыгин?
Мужики молчали. Трофим, стоявший позади, откликнулся тихо:
— Тута я…
— Выйди вперед!
Трофим выбрался из толпы уступавших ему дорогу мужиков.
Маркелин быстро вскинул револьвер и выстрелил. Егор видел сзади, что Трофим как-то странно передернул плечами, будто стряхивал пыль со спины, и стал медленно клониться, падать вперед к Маркелину. А мужики от неожиданности и мгновенного испуга шарахнулись к стене, плотнее сбились в кучу. Трофим Булыгин упал лицом в землю, в траву, и застыл. В толпе родственников кто-то тонко и резко взвыл, колыхнулись люди, но красноармейцы выставили им навстречу винтовки со штыками.
— Каждый из вас заслуживает этого! — орал, указывал револьвером на труп Трофима Маркелин. — И в моей власти расстрелять вас как контру, как восставших против Советской власти. Но я милостив… — Маркелин запнулся, замолчал, глядя растерянно на Егора, и спросил недоуменно, совершенно другим тоном: — А как ты с ними оказался? — Потом повернулся к Мишке Чиркунову. — Анохин тоже бунтовал?
Мишка отвел глаза, помедлил, буркнул:
— Брательник его был… Вот его и взяли…
— А Егор при чем?
— Ни при чем… Случайно… должно.
— Егор! Иди сюда, — позвал, махнув револьвером Маркелин, и сказал негромко подошедшему Анохину. — Не обижайся… видишь, что делается. Кругом враги… — И снова заорал арестованным мужикам: — Я прощаю вас на первый случай. Это Трофим вас на бунт подбил. Но в следующий раз пощады не ждите!.. А сейчас выкуп за каждого тысяча рублей — и можете быть свободны. — Повернулся к толпе родственников, крикнул: — Слышали все? Тысяча рублей выкупа за каждого. Жду — час. Кого не выкупят, расстреливаем!
Маркелин отвернулся, стал совать револьвер в кобуру. Еле сдержался Егор, чтоб не выхватить револьвер у Маркелина, не попытаться пристрелить стоявшего в двух шагах от него Мишку Чиркуна. Уверенности не было, что успеет выстрелить.
Родственники арестованных шумели, галдели. Но кое-кто сразу отделился, заторопился домой за деньгами.
— Вы чо, не поняли? — крикнул взволнованной толпе Маркелин. — Я все сказал! Вы меня знаете.
Толпа поняла бесполезность спора, быстро рассасываться стала. Егор увидел мать. Она звала его, кричала, махала рукой. Анохин побежал к ней и услышал сзади требовательный голос Маркелина.
— Егор, останься с нами!
— Егорша, как же нам быть? — дрожащим голосом сказала испуганная мать. — Где жа я стока денег возьму?
— Совсем нету?
— Чудока, совсем чудока…
— Лошадь… Чернавку продай… Наживем… и быстро.
— Кому жа? Кто ж купить?
— Веди к Алексею Чистякову. Он на нее давеча зарился. Отдавай, сколько дасть… Беги… Меня, вишь, не пускают.
И повернулся, пошел к Маркелину, чтоб не задерживать мать разговором. Время течет, жизнь брата уносит.
Арестованных мужиков загоняли в сарай. Отец Трофима Булыгина, седой, косматый старик с густой бородой, обхватил вялый труп сына темными в черных трещинах руками и, тужась, тащил от сарая мимо сгрудившихся в кучу красноармейцев. Тащил молча, немо раскрыв волосатый рот, а из глаз по морщинистым щекам, по седой бороде обильно текли слезы и падали на грудь, на рубашку. Босые белые ноги Трофима волочились по траве, царапали пальцами землю. Страшно было смотреть на седого старика, и Егор отвернулся, увидел, как билась на земле, выла, ползла на коленях за пятившимся Маркелиным старуха в ветхой застиранной юбке со многими заплатами, в худых лаптях. Она поймала, обхватила ногу Маркелина, прижалась щекой к его пыльному сапогу, выла, визжала истошно:
— Сыночек, помилуй!.. Пощади, сыночек! Где жа я стока денег возьму? Сроду у нас стока не было… Пощади!
Маркелин злой, алый, дергал ногой, пытался освободиться, но старуха цепко впиявилась.
— Мама! — от сарая крик донесся. Кричал, раскорячась в двери, Митек Павлушин. Его заталкивали, били прикладами два бойца заградительного отряда. — Мама, у кума спроси! У кума Володьки! — прокричал и вдруг плюнул в харю одному красноармейцу, нырнул во тьму сарая. Дверь захлопнули, заперли. Боец вытерся рукавом гимнастерки.
Маркелин рванул ногу из объятий старухи, буркнул:
— Иди к куму за деньгами.
Старуха упала лицом в траву. Она долго лежала, рыдала, царапала, рвала траву руками, трясла седой головой. Потом поднялась тяжело и побрела со двора Гольцовых, продолжая голосить. Была она растрепанна, серый выцветший платок свалился на плечи.
Красноармейцы, видно, привыкли за долгую службу ко всему: один из них спокойно сидел на пеньке, перематывал обмотки; пятеро рядом с ним расположились на земле, курили, разговаривали; остальные отдыхали стоя. Некоторые возле тачанки с пулеметом. Лошадь выпряжена, паслась неподалеку, помахивала хвостом. На старуху никто не смотрел, будто не слышал ее воя, причитаний. Пудяков с плясуном и Андрюшкой сидели на завалинке.
— Пошли в избу, — дернул Мишка за рукав Маркелина. — Там подождем.
На лице у Чиркуна борозды от ногтей Настеньки почернели. Нос раздут, сизый, как слива. И на шее синяк. Помяли ночью мужики.
— Погоди, видишь, деньги несут… Успеем. День год.
И действительно, по лугу к ним бежали две бабы, бежали, будто наперегонки: кто первая успеет. Дышали тяжело, хрипло, когда совали деньги Маркелину. Бойцы открыли сарай, позвали:
— Егоркин Семен! Кирюшин Иван! Выходите.
Увели бабы своих мужей. Долго слышны были причитания, ругань женщин. Кляли они мужей за
