— Если хочешь дожить до приезда вигилов, отвечай, кто велел убить Элия.
Гвардеец в ужасе смотрел на Вера. Лицо его казалось голубоватым, а губы — синими.
— Говори! — Вер надавил сильнее, и из-под лезвия потекла тонкая струйка крови.
— Требую адвоката, — просипел гвардеец.
— Я — твой адвокат и обвинитель в одном лице! Говори!
— Икел…— выдохнул гвардеец.
— Ну, теперь мы должны удержать волка, или он нас сожрет, — сказал Курций, выныривая из темноты и делая руками жест, будто в самом деле кого-то держит.
Под мощным ударом рухнула наружная дверь в атрий. И преторианцы — не меньше двух десятков — хлынули внутрь. Вер даже не пытался сопротивляться.. Его и Курция повалили на пол, заломив руки. Освобожденный пленник Вера, держась за порезанную шею, шатаясь, шагнул к двери.
Центурион, командовавший гвардейцами, заметил приколотый к плечу Курция значок вигила.
— Преторианцев тоже арестуйте, — приказал центурион. — Потом разберемся.
— Волк вырвался, — пробормотал Курций.
— Где сенатор Элий? — центурион внимательно вгляделся в лица пленников.
— Сенатор всем нужен, — ухмыльнулся вигил.
— Обыскать дом, — приказал центурион преторианцев.
— А в чем, собственно, дело?
— Только что убит Марк Мессий Деций Александр Цезарь. И в его убийстве обвиняют сенатора Элия.
Император смотрел на тело сына, распростертое на мозаичном полу перистиля, и не двигался с места. Пурпурная лужа, как пурпурная тога, причудливой каймой окружала тело. Откинутая в сторону рука отсвечивала зеленым. На восковых пальцах неестественно яркие пятна засохшей крови. Странная картина. Зеленоватая кожа, зеленоватая мраморная скамья. И пол — тоже зеленоватый. И вода в бассейне. И мраморный Силен — все того же мертвенного оттенка. Лишь туника Цезаря и его кровь — бесценный пурпур. Два цвета. Пурпурный и зеленый. Друг подле друга — они необыкновенно ярки. Смешиваясь, они превращаются в серый, то есть в отсутствие цвета вообще. Сейчас они еще кричат, пытаясь переспорить друг друга. Но вскоре они сольются в ничто. Воск растает, плоть сгниет, кровь смоют. Ничего не останется. Кроме боли, которая масляным пятном плавает на поверхности сознания, но не может проникнуть в глубину. Потому что осознать, что произошло, — значит умереть от боли.
Центурион вигилов Марк Проб осмотрел тело убитого и подошел к императору. Красно-серая форма вигила почти не нарушала цветовую гамму картины. Руфин так и думал о происходящем — картина… Все сделалось плоским, утратило глубину.
— Его убили резцом скульптора.
Проб подчинялся напрямую префекту вигилов, являясь вторым лицом в префектуре ночной стражи. Но Руфину было все равно, кто перед ним: Марк Проб или какой-нибудь рядовой следователь из префектуры.
— Значит, Элий все-таки отомстил… — проговорил Руфин задумчиво и вдруг в ярости стиснул кулаки. — Найти его! Немедленно!
— Люди на его виллу уже посланы, — отвечал центурион.
Императору принесли складной стул с пурпурной подушкой. Руфин сел, прикрыл голову полой тоги. Тога белая. Подушка — пурпурная. Опять картина не утратила цельности. Это хорошо. Надо сказать, чтобы все, кто заходит сюда, в перистиль, надевали белое. Или зеленое, раз им не положен пурпур. Картину нельзя нарушить. Ни в коем случае нельзя нарушить. Главное — сберечь пурпур. Его нестерпимый, ни с чем не сравнимый блеск.
Проб вышел и оставил императора одного. Последнего Деция в Риме. Династия кончилась. Цезарь убит, а Элий — убийца. О боги, за что? Разве Руфин не просил у небожителей милости если не для себя, то для Рима? Элий убил Александра резцом Марции. Как мальчику было больно! Почему не мечом? Ведь Элий — бывший гладиатор и владеет мечом превосходно. А резец подошел бы какому-нибудь члену шайки из предместий…
Два вигила ввели Юния Вера в комнату для допросов, усадили на стул и ушли. Вер сидел не двигаясь, глядя в одну точку. Он хотел спасти Элия и уличить Икела. А на самом деле… Что же все-таки произошло? Корнелий Икел не убивал Цезаря, но собирался прикончить Элия. Кто же тогда расправился с Цезарем? Элий? Бред… Этого не может быть, потому что невозможно. Но что, если в дело вмешался Гэл? Гладиатору сделалось не по себе. Гений руководит человеком, но отвечает ли человек за гения? Вер не успел найти ответа — в комнату вошел центурион Проб.
— Где Элий? — спросил Проб, едва дверь закрылась.
— Не знаю.
— Лучше говори правду.
— Я и говорю правду. Чем поклясться? Клянусь гением императора. Чтоб мне не попасть на Элизийские поля!
Юний Вер произнес эти слова с какой-то неожиданной легкостью. Потому что понял в эту минуту, что после смерти он не попадет в Элизии. Ему нет места среди праведников. Нет, и все. Элий — тот окажется там непременно. И еще много хороших ребят после смерти отправятся туда прямиком. И даже центурион Проб может там очутиться. Но только не Юний Вер.
— Зачем вы с Курцием устроили засаду в доме Элия? Что ты подозревал?
Какое чистое у Проба лицо. Лицо младенца, только что вымытого и причесанного. А глаза холодные. И рот — тонкая полоса, будто чиркнули лезвием по нежной розовой коже. И даже кровь выступила. Выступила, но не пролилась.
— Элий узнал голос Икела во время Поединка в доме Макрина. Ты слышал о подпольной арене на вилле Макрина? Самые фантастические желания — начало войны, насильственная смерть… То, что категорически запрещено.
Вер отвечал охотно. К чему скрывать действия? Их все рано не скрыть. Таить можно лишь мысли и чувства. А в действиях пусть разбирается умница Проб.
— Какой же заказ сделал Корнелий Икел? — Казалось, рана рта сейчас начнет кровоточить.
— Макрин не изволил сообщить нам. Нам — я имею в виду меня и Элия. Мы сбежали из его гостеприимного дома во время боя. Последние желания заказчикам придется клеймить собственными усилиями. Но никто не знает, что исполняли наши предшественники, которым не удалось улизнуть.
Проб задумался. Сообщение гладиатора могло быть куда страшнее сегодняшнего убийства. Да, кто-то убил Цезаря. Но кто-то пожелал, чтобы его убили. Уже не важно, кто нанес удар. Все виноваты и невиновны. Есть желания. Нет действия. Мысль управляет и убивает. Ненависть разит на расстоянии. Кинжал в руках безвольных исполнителей. Проб долго смотрел в окно, забранное частой решеткой. За окном была сплошь чернота. Ни малейшего намека на свет. Только мрак и духота. Рим спит и грезит о собственной гибели. Но Рим еще может проснуться. Во всяком случае Проб надеялся на это. А на что надеялся Юний Вер? И надеялся ли он вообще?
— Кто убил Цезаря?
— Не знаю, — Веру казалось, что каждый ответ приближает его к краю пропасти, откуда веет засасывающей пустотой.
— А что ты вообще знаешь, Юний Вер? Вер в самом деле знал так мало. Он не знал, почему начинаются войны. Почему ради одной своей прихоти человек готов причинить другому столько горя. Не знал, почему люди упрямы в ненависти и так обожают свои пороки. Почему стремятся к власти и не стремятся к познанию. Почему человеческий разум не замечает собственных ошибок и с восторгом громоздит одну на другую. Почему человечество время от времени охватывает массовое безумие и людям хочется только разрушать, разрушать и разрушать. И в чем тот чудовищный изъян их мира, о котором говорил Элий. Вопросов сотни и тысячи. А Вер не знает, не знает, не знает… Есть заговор. И если нити его не пресечь, он погубит Рим, — это все, что мог ответить Юний Вер. Да, заговор есть, а заговорщиков нет. Бывает же такое. Или… Все заговорщики? Каждый в своем углу? И каждый владеет тайной? Бесчисленные нити сплелись в огромную сеть. И Рим запутался в этой чудовищной сети.
— Ты против Руфина? — торопился задавать вопросы Проб.
