Она немедленно отодвинулась.
— Ну хватит лясы точить! Болтун. Любишь меня — обнимаешься с другой.
— Я же объяснил тебе, что это был за поцелуй.
— А мне и объяснять не надо: склизкий, жабий! Оставь меня в покое: я приехала не болтать с тобой, а тряпки тебе вернуть.
— Ты должна успокоиться.
— А я не хочу!
Он попробовал взять ее руку. Она вырвала ее.
— Ну что мне, на колени перед тобой встать?
Она не ответила. Отошла к окну и сама себе сказала:
— Ни в жизнь себе не прощу, что своими глазами увидела: жаба чуть ли не голая — и мужа моего целует!
Она вдруг вернулась к Рикардо и толкнула его в грудь:
— И ты ее целовал! И лапал!
Он опять стал говорить и говорил долго, соглашаясь с тем, что заслужил наказанье, но убеждая в том, что каким бы справедливым это наказанье ни было, а он не сможет без Розы, и куда бы она от него ни делась — все равно он ее найдет.
Он говорил о том, что Роза должна поставить себя на место Леонелы, которая собиралась за него замуж, и вдруг все рухнуло, но она, вместо того чтобы возненавидеть, смиряется и просит только об одном — о прощальном вечере.
Он говорил о том, что и на место его, Рикардо, Роза тоже должна себя поставить: он все-таки виноват перед Леонелой, он обнадежил ее, любя-то при этом одну Розу, и как ему теперь было отказать Леонеле в самом безобидном свидании? А?
На все это Роза ответила коротким и презрительным:
— Пой, воробушек!
Потом с брезгливым выражением лица обошла его и уже у двери сказала:
— Скажи своему лиценциату Валенсии, чтобы обратно бумаги о разводе принес. Я их тут же и подпишу.
И ушла.
На столике стояли любимые цветы Дульсины. В серебряном ведерке стыло во льду шампанское ее любимой марки. Даже галстук на Федерико был ее любимый, купленный ею в магазине около площади Испании, в Риме.
Она вошла торопливой походкой деловой женщины, которой, в общем-то некогда рассиживаться в ресторанах, о чем тут же и оповестила устремившегося к ней с поцелуями Федерико. Держа его на расстоянии вытянутой руки, она прямо так и сказала:
— У меня времени в обрез. Так что выкладывай побыстрей, что у тебя.
Он все-таки усадил ее за столик. Налил шампанского.
— Мы, мужчины, чаще женщин ошибаемся в любви…
— И поэтому перекладываете вину на женщин! — сразу же перебила его Дульсина.
Он потупился.
— Ты веришь, что мне стыдно?
— Тебе?! Нет. Не верю.
Федерико стал убеждать ее, что это была лишь интрижка, доказательством чему является тот факт, что он уезжает один.
— И не берешь ее с собой?
Он стал взахлеб рассказывать Дульсине, как «она» умоляла взять ее с собой, но он видеть «ее» не может, потому что любит Дульсину, потому что не может без нее…
В этом месте его монолога Дульсина прикрыла веки и поднялась с места. Но он продолжал твердить, что боготворит ее, вспоминая путешествие в Европу и утверждая, что он, Федерико Роблес, перестрадавший и наказанный, чист, как белый лист бумаги, на котором она может начертить все, что ей захочется.
Она смотрела на него чуть прищуренным взглядом.
— И ты уверен, что я смогу простить и поверить тебе во второй раз?
— Я клянусь, если ты решишься на это, я всю оставшуюся жизнь буду верен тебе.
Она на секунду задумалась.
— Когда ты уезжаешь?
— Надо оформить паспорт и уладить два-три дельца.
— Ну и прощай. — Неожиданно она протянула ему руку. Он схватил ее руку и стал жадно целовать. Она выдернула ее.
— Вот в этом нет необходимости, — сказала она, — Прощай! -
Леопольдина часто думала о том, что телефон — одно из самых гениальных изобретений человечества. Иметь возможность не выходя из дома получать самую неожиданную информацию, а также удивлять этой информацией других — это было счастье, за которое она лично с удовольствием бы поставила свечку в память изобретателя телефона, если бы знала, кто он.
Вот, например, только что позвонил дон Анхель де ла Уэрта. Узнав, что молодого господина Рикардо нет дома, он уже собирался повесить трубку, совершенно не учитывая того, что Леопольдине надо же кому-нибудь поведать о том, что случилось вчера вечером в английском ресторане.
И Леопольдина не позволила ему повесить трубку и остаться в неведении относительно Розиной выходки.
— У молодого господина Рикардо масса проблем после того, что случилось вчера вечером, — торопливо сказала служанка.
Дон Анхель, естественно, спросил, а что именно случилось вчера вечером. И она с упоением и неизвестными ей на самом деле подробностями рассказала ему о том, как дикарка застукала молодого сеньора Рикардо в ресторане, где он целовался с другой женщиной, и какой она учинила жуткий скандал. Уж такой жуткий, что сеньор Рикардо решил порвать с ней навсегда!
Теперь можно было и повесить трубку, благословляя в который раз изобретателя этого чудодейственного аппарата. Живут же талантливые люди на этой порочной земле!
Уходя, Леонела предупредила Томасу, что вернется, чтобы увидеть Розу. И вернулась. За несколько минут до возвращения Розы из квартиры Рикардо.
Войдя в дом, Роза вытаращила глаза: кого-кого, а Леонелу она здесь увидеть не ожидала.
Лицемерить она не собиралась. Подбоченясь одной рукой, она не стала закрывать за собой дверь, как бы предлагая незваной гостье выметаться.
— Ты что же здесь, чертова жаба, делаешь?
Такое негостеприимство не застало Леонелу врасплох. Она иронически улыбнулась и предложила Розе поговорить без нервов.
— О чем мне с тобой говорить? — не меняя позы, спросила Роза.
— Ну если ты боишься… — Леонела встала и взяла со стола свою сумочку.
— Ср-рамота! — крикнул откуда-то из-под потолка Креспин (теперь уж точно — Креспин).
Может, этот его упрек в трусости подействовал на Розу, но она сказала:
— Я? Боюсь? Ну давай выкладывай, что там у тебя. Леонела улыбнулась Томасе, молча стоявшей в углу комнаты:
— Вы бы не соблаговолили оставить нас наедине?
— Конечно. Будьте как дома, — сказала Томаса, выходя за дверь.
Леонела приступила к делу.
— Ты знаешь, почему мы были в ресторане? — спросила она.
— Конечно. Рохелио рассказывал.
— Рохелио повторяет то, что ему скажут.
— Мне и Рикардо сказал то же самое.
— Когда?
