вот такой — развлечения, вот такой — семья, вот — секс. Если к какому-то сектору прибавляется, то в каком-то, соответственно, убывает. Валентине было достаточно работы — сектора семьи и секса у нее были микроскопическими.
До сих пор Крахмальникова устраивало такое положение вещей, но вот недавно он втрескался. Странно все получилось. С Аллой Макаровой он работал уже несколько лет и даже не смотрел в ее сторону: Крахмальников знал, что у Аллы муж и двое детей, что она не очень умна и еле тянет рекламный отдел. А полгода назад почему-то стал замечать. Нет, она не строила ему глазки, не трогала мягкой рукой за лацкан пиджака, обращалась деловито и чуть холодновато. Но когда она появлялась, он, как прыщавый сексуально озабоченный мальчишка, раздевал ее глазами и творил с ней такое — мысленно, разумеется, — что дыхание спирало в груди, а перед глазами плыли черно-красные круги.
Как-то Леонид засиделся в редакции за полночь. И вдруг услышал, как по коридору кто-то нетвердо шагает и поет.
Выглянул — Алла…
Что там его подростковые фантазии! Он и не знал, что такое бывает вообще. Они не сказали друг другу ни слова. Они смели со столов все бумаги, смяли все дорожки на полу, чуть не поразбивали телефоны. Все, что только возможно в сексе, Крахмальников тогда испробовал впервые. И почувствовал, что он мужчина.
И покатилось. Им не о чем было говорить, да и не нужно было. Крахмальников снял квартиру возле студии, и оба бежали туда, как только освобождались. Леонид пытался трезво обдумывать, что же такое с ним происходит, но только махал рукой — он был счастлив. И горизонта в этом счастье не видно.
— А давай поженимся, — сказал он как-то.
— Давай. Только у меня муж и дети.
— Муж не стенка. У меня тоже жена. И вот сегодня он и она все поставят на свои места.
Леонид поговорит с женой, Алла — с мужем.
Но это все потом. Сейчас он мчался в свой отдел — раскручивать питерскую катастрофу.
Питер
Картина была апокалиптической.
Вспышка камеры высветила два уходящих во тьму вагона, сдавленных остатками свода тоннеля, на которых лежали каменные плиты толщиной около метра. Денис прикинул их вес и поразился, как вагоны вовсе не сжались до толщины листа металла.
Снова им предстояло пробираться вдоль выпученных до самых стен рваных кромок стальной обшивки. И что там ждет впереди? Уцелел ли технологический переход, о котором говорил Слава? Хватит ли сил пройти по нему?
От невеселых мыслей его отвлек Наташин вскрик. Денис бросился назад, в вагон.
При его появлении панки, севшие рядом с девушкой, отпрянули от нее, а она судорожно застегнула куртку на груди.
— Что, руки чешутся, мальчики? — как можно внушительней спросил Хованский.
— Ага, и не только, — осклабился Джус. — А ты чем, старый, мигал там за окном? Фотик у тебя, да?
— Вот, — показал “мыльницу” Денис.
— И на хрена ты снимаешь всю эту бодягу? В газетку хочешь толкнуть за бабки? Ну так щелкни нас с Беном и телкой. Классный будет кадр: “Дети подземелья!” Мы же группу нашу хотели так назвать, помнишь, перец? — обратился он к приятелю. — Распалась группа — барабанщик обкумарился и решил с крыши до самолета дотянуться. Во пельмень, да?.. Мы тут решили не идти с вами, нам и здесь в кайф. И девушку не дадим мучить. Так что снимай, дядя, и будет у тебя фотка на память. На светлую память. Ха- ха!
— Ваше дело. Пошли, — протянул он руку виолончелистке, но Бен прижал ее к себе и заверещал:
— Люблю тебя!
Они были уже совсем безумными, эти парни.
Денис оглянулся на Славу, но тот сидел расслабленный и как будто дремал. Хованский подумал, что он один в поле воин — что с калеки возьмешь.
Гривастый Джус внаглую засунул руку Наташе за пазуху. Ну что ж, пора действовать!
— Ладно, уломали, сфотографирую вас напоследок. — Денис навел аппарат и нажал на спуск.
Вспышка ослепила юнцов, а Денис в тот же момент выбросил вперед правую ногу, целясь носком ботинка в лоб под стоящим дыбом гребешком волос. Попал! Голова Джуса откинулась, стукнувшись затылком о подоконник, и он завалился на бок на сиденье.
Но и сам Денис тут же рухнул спиной на пол, подсеченный ногой в тяжелом “гриндерсе”, и через мгновение Бен навалился на него сверху.
Хованский оказался в беспомощном положении: он все еще держал в руках камеру, и локти оказались прижатыми к бокам коленями искушенного в драке противника, а пальцы больно придавило к “мыльнице” обтянутой кожей штанов мускулистой задницей.
— Ты че, фраер? — хрипел Бен. — Крутой, да? Ногами махать вздумал? — Ухватив одной рукой поверженного врага за горло и сжимая его все сильней, другой он наносил удары по лицу Дениса. — Ну че ты вылупился, козел? Счас я твои зенки успокою!
Правая рука метнулась за спину и вновь возникла уже с выкидным ножом.
— Я тебе один глазик выколю, чтоб больно было, а вторым ты будешь смотреть, как мы твою девку трахать станем, — шипел Бен, медленно приближая лезвие к мотающейся из стороны в сторону голове Дениса.
В этот момент раздался выстрел, и на лицо Хованского вдруг с отвратительным шлепком упало что- то горячее. Он потерял сознание.
Во время драки Наташа сидела сжавшись в комок с зажмуренными от ужаса глазами. Но при звуке выстрела она открыла их и увидела в свете остатков костра, разметанного по полу вагона в ходе борьбы, как Слава сползает с сиденья, а очнувшийся Джус бьет его ногой по голове.
'Афганец” рухнул на пол подобно половинке тряпичной куклы, пистолет выпал из его руки, но “ирокез” не обратил на него внимания, видимо решив расправиться с убийцей друга по-другому. Он схватил инвалида за руки, легко оторвал от земли его туловище и стал колотить им, как живым копром, в пол.
От дикой боли Слава пришел в себя, но ничего не мог поделать, не имея опоры под несуществующими ногами. Он только натужно крякал при каждом ударе и пытался, все слабее подтягиваясь на руках, укусить сильные кисти противника.
Наташа, как во сне, нагнулась к упавшему к ее ногам пистолету, направила его в широкую, сгибающуюся в смертоносных наклонах спину и нажала на курок. Ноги Джуса подогнулись. Выпустив жертву, он сел на пол и, мыча, привалился пробитой спиной к сиденью, совсем рядом с Наташей.
— Я убила! Я его убила! — в ужасе закричала она и уткнулась лицом в колени.
Слава с трудом подполз к ней, вынул “Макаров” из ее бессильно повисшей до пола руки, приставил его к груди подонка и выстрелил. Тоннель ответил каким-то подобием стона.
— Никого ты не убивала, девочка, — спокойно сказал “афганец”. — А я и на войне убивал гадов, и тут не упустил возможности… Ох, больно мне. Порвал он мои культи, сука! Давай-ка Дениса в чувство приводить.
Он стал перемещаться по полу куда осторожнее, чем раньше, — видно, ему серьезно досталось в борьбе. Поэтому тело Бена пришлось оттаскивать ей одной. Когда останки его разлетевшейся от выстрела головы стукнулись о залитый кровью линолеум, Наташа не смогла сдержать тошноты.
Денис с трудом пришел в себя. Все лицо его было залеплено отвратительной желто-розовой массой, которую он стер носовым платком, а потом смыл остатки, пожертвовав своей порцией воды.
— Что с тобой? — спросил Денис Славу. — Что-то ты совсем бледный.
