одиночестве погордился собой и своими ребятами. По дороге на студию позвонил Алле с мобильника:
— Ну что у тебя? Со своим благоверным выяснила отношения?
— Еще как, — сказала Алла почему-то сиплым, безжизненным голосом.
— Что случилось?
— Он сам ушел.
— Ну и отлично.
— Не знаю, Леня, мне что-то не по себе.
— Алка, все уладится.
— А ты?
— Еще нет. Но я обязательно…
— Знаю. Только, может, не стоит?..
Крахмальников появился в телецентре в десять часов. Сразу хотел найти Аллу — ему не понравился ни ее голос, ни ее осторожность, которой еще позавчера и в помине не было. Но он решил: сначала дела. В первую очередь разговор с Гуровиным.
Леонид готовился к нему давно. Все проколы Гуровина он заносил в такую мысленную папочку. И их набралось предостаточно. Причем многие просчеты повторялись дважды и трижды, что было уж вовсе не простительно. Если человек не может учиться на чужих ошибках, то должен учиться хотя бы на своих. А вчерашний вызов на ковер Долговой — это уже перебор переборов.
Жаль, что он не успел переговорить с Казанцевым. Вдвоем они бы быстро разделались с Гуровиным. Леонид вчера вечером и сегодня с утра звонил Александру, но у того был отключен мобильник, а домашний телефон не отвечал. Это было странно, потому что сегодня у Казанцева как раз должны состояться очередные дебаты с Булгаковым.
— Привет всем. — Широко улыбаясь, Крахмальников вошел в свой отдел.
Обычно, когда появлялся начальник, вокруг него заверчивался этакий милый водоворот — не подобострастный, но уважительный. Сегодня в качестве приветствия Леонид ожидал от сотрудников сообщений по Питеру. Но все сидели за своими компьютерами, деловито работали, были немногословны и невеселы.
— Та-ак… — протянул Крахмальников. — Попробую угадать. Останкинская башня опять столкнулась с американской башней — и нас вырубили из эфира.
Ну чего такой мрак?
— Обидно просто, Леонид Александрович, — отозвался Лобиков.
— И что обидного, Макс?
— Мы вам добываем информацию самую секретную, а вы…
— Не мне, Макс, зрителям, каналу. А что — я? Житкова молча положила перед Крахмальниковым на стол страничку. На ней было напечатано: “Собрание трудового коллектива “Дайвер-ТВ” состоится завтра в 19 часов. Повестка: штатное расписание, кадровые вопросы, разное”.
Крахмальников свернул листок, сунул в карман.
— А-а… — поняла корреспондентка, — и вы не знали.
Ну вот, теперь Крахмальников в свою папочку положил главный аргумент. И не мысленно. Этой бумажкой он Гуровина утрет.
— Я все выясню.
— Да-да, пожалуйста, Леонид Александрович. И скажите нам, может, стоит уже искать другую работу? Вон РТР нас зовет, — царапнула по больному Житкова.
— Никто из вас, никто — слышите? — не будет искать другую работу, — тихо проговорил Крахмальников.
— Господи, Леонид Александрович, как надоело это все — американские цветы на расейском навозе! — вплеснула руками Житкова. — Вы почему-то выхватываете из их культуры самое пошлое и самое дурное — вот это битье себя в грудь, этот надрыв… Ну кто вас спросит, увольнять нас или нет? Вы что, еще ничего не поняли?
— Я все понял, и очень давно. А ты почему не в Швеции? У нас Скандинавия голая, а там скоро саммиты пойдут.
— Потому что в бухгалтерии нет денег. Нас прикрывают, Леонид Александрович! Канал пускают с молотка. И нам завтра об этом объявят в разделе “разное”. Это вся студия знает. Для кого вы делаете удивленное лицо?!
— Прости, я с таким лицом живу всю жизнь, — слабо улыбнулся Крахмальников.
С Житковой он спал полгода назад. Правда, у них все быстро закончилось, но теперь она считает, что может себе позволить вот так с ним говорить. Правильно сказано: на работе не спи.
Житкова махнула рукой.
Крахмальников еще помялся на пороге — все, тянуть больше нечего, надо идти.
— Где Балашов? — спросил он.
— Я здесь, Леонид Александрович.
— Мюзикл сняли?
— Так точно.
— Вольно, Антон. Не в армии, слава богу. Ты сейчас свободен?
— Да.
— Поедешь сегодня в музей Метростроя. Я договорился. В два часа тебя там ждут.
Настроение у Антона Балашова резко ухудшилось. Только что ему звонили. Незнакомец на другом конце провода представился сотрудником ФСБ и предложил встретиться. Сообщил, что у него имеются уникальные видеоматериалы, касающиеся разоблачения махинаций губернатора одной из российских провинций. Губернатор был ставленником коммунистов.
— Звучит заманчиво, — сказал Балашов после некоторого раздумья. — Но почему вы обратились именно ко мне?
Конечно, Балашов давно мечтал о таком материале, который позволил бы ему утереть нос другим журналистам: в информационной службе он был мальчиком на побегушках, затычкой в любую прореху, пожарным по вызову. С другой стороны, Антон не спешил сразу соглашаться на встречу, так как небезосновательно опасался подвоха. Он вообще боялся неожиданных удач. Удач у него в жизни не было никогда.
— Так почему? — повторил он свой вопрос. Невидимый собеседник усмехнулся:
— Вы же не поверите, если я вам скажу, что считаю вас одним из самых способных тележурналистов и смотрю ваши репортажи с большим удовольствием, — ответил он. — Но это и в самом деле так. К тому же ваш канал ориентирован на демократическую публику, и этот материал для вас находка. Впрочем, не хотите — не надо. Извините, что побеспокоил.
— Постойте! — воскликнул Антон. — Я, конечно, не против, но, прежде чем согласиться на встречу, должен получить гарантии своей безопасности.
Мужчина расхохотался.
— Жаль, что я в вас ошибся, — сказал он. — Вы что, президент компании? Обладатель секретов? Бизнесмен? Или в своем журналистском творчестве задели чьи-то интересы? Никаких гарантий я вам давать не собираюсь. Обратился к вам, повторяю, только потому, что у вас неплохие репортажи, да и ваше лицо на экране мне импонирует…
Антон мельком взглянул в висевшее на стене зеркало. Ему многие говорили, что на экране он смотрится даже лучше, чем в жизни, обаятельней.
— Хорошо. Где и когда?
— Это другой разговор, — обрадовался мужчина. — Если вас устроит, в час дня. На “Новослободской”. У входа.
— А как я вас узнаю? — спросил Антон.
— Я вас узнаю. Жду. И повесил трубку.
'Новослободская”. Как раз к двум он успеет в музей.
А если не успеет? Отказаться? Нет, должен успеть. Это ж недолго: только взять материал — и свободен.
