на мраморную ступеньку и забылся. Открыв глаза, он увидел несколько человек, внимательно разглядывающих его. Дыхание наладилось, художник поднялся и медленно спустился вниз.
Через две недели Шура стала Темлюковой. Закупочная комиссия Министерства культуры приобрела пять картин Константина Ивановича на общую сумму восемнадцать тысяч рублей. Взнос за квартиру Бренталя составлял семь тысяч.
Шуру в мастерской на Масловке теперь было не застать. Она с утра носилась по мебельным магазинам, посещала ателье и парикмахерские. А Константин Иванович из мастерской почти не выходил. Он лежал на своей тахте и смотрел в потолочное окно на бегущие облака. Кисть он больше недели в руки не брал.
Друзья заходили, но Темлюков общался нехотя. Заходить стали реже. Один раз Шура почти насильно заставила мужа подняться. Юридический вопрос прописки в новой квартире требовал присутствия. Возле мастерской их ждал зеленый «жигуленок», за рулем сидел молодой человек в офицерской форме.
– Знакомьтесь. Это Сережа. Он поможет нам с переездом, – представила Шура молодого офицера.
Темлюков, не глядя, протянул руку и уселся на заднее сиденье. На переднем Шура с водителем оживленно обсуждали моду на современную мебель.
Вечером Константину Ивановичу стало плохо.
Шура наводила порядок в новой квартире, и он лежал один. Почувствовав резкую боль в сердце и внезапную тошноту, Константин Иванович с трудом дополз до телефона и вызвал себе «скорую».
Весть о том, что художник Темлюков с диагнозом «инфаркт» лежит в городской больнице, разнеслась быстро. Посетителей к нему не пускали, и они толпились под окнами палаты. Константин Иванович лежал в двухместной келье старой больницы и очень хотел курить. Днем Шура принесла ему недоваренную курицу, пятнадцать минут посидела: время ее было расписано. Если бы не помощь Сергея, она не успела бы и эту курицу привезти в больницу. Когда наступила ночь, Темлюков дождался, пока дежурная сестра задремала, медленно встал с постели и в пижаме вышел в коридор. В больнице спали. Темлюков, придерживаясь за перила, спустился на первый этаж и через приемную тихо, чтобы не будить сторожа, выбрался на улицу. Мороз сменила оттепель.
На Ленинском проспекте редко проезжали машины. Темлюков высмотрел подвыпившего гуляку, выпросил у него папиросу «Беломор» и, усевшись на скамейку, с наслаждением затянулся. Дым папиросы принес покой и уверенность. В глубине больничного сада истошно орали коты. Темлюкову припомнился наглый кот, с которым он беседовал, возвращаясь с Воскресенского базарчика. Кто-то подсел на скамейку. В облике подсевшей Константин Иванович легко признал цыганку с того базара. «Что она делает в Москве?» – подумал художник. Старуха повернула к нему свое прекрасное лицо, рассеченное по темной бронзе кожи глубокими, резкими морщинами, и сказала:
– Помнишь, ты просил, чтобы я тебе погадала?
– Помню, – ответил Константин Иванович, – ты тогда отказалась.
– Поэтому пришла сейчас, – ответила старуха.
– И что же меня ждет? – спросил Темлюков.
– Любовь, – ответила старая цыганка и пошла из сада.
Константин Иванович улыбнулся и вспомнил фреску. И тут же девушки в языческих сарафанах окружили его и стали наперебой приглашать в свой хоровод.
– Дайте хоть еще раз затянуться, – попросил Темлюков и стал медленно подниматься.
Девушки подхватили его за руки и вовлекли в танец. Вдали показался огонек костра. По мере приближения пламя вырастало. Вот отблески его озаряют лица и фигуры девушек. Темлюков любуется их лицами, как две капли воды похожими на лицо его Шуры…
Тело Константина Ивановича Темлюкова на скамейке больничного сквера обнаружили около шести утра. Темлюков сидел, откинувшись на спинку, и, как живой, держал в зубах недокуренную папиросу.
К одиннадцати сад заполнили друзья и поклонники художника. Администрация больницы стала беспокоиться. Там не подозревали, что человек, вызвавший сам себе «скорую», пользуется такой популярностью. Заместитель главного врача отзвонил в Министерство культуры и попросил помощи. Зинаиду Сергеевну вызвали с совещания. Прибежав в кабинет, она пригласила нового референта, долговязого лысоватого нацмена, и попросила его подежурить на телефоне, а сама побежала к министру. Шефа на месте не оказалась, но секретарь его разрешил Терентьевой позвонить по спец-телефону. Зинаида Сергеевна набрала номер Прыгалина.
– Станислав Андреевич в ЦК партии больше не работает, – ответили в трубке и дали отбой.
Старая секретарша министра Вероника Ивановна, услышав фамилию Прыгалина, подошла к Зинаиде Сергеевне и тихо на ухо сообщила:
– Прыгалин Станислав Андреевич подал в отставку. Он против ввода советских войск в Афганистан и выразил свой протест тем, что бросил работу…
Зинаида Сергеевна с трудом погасила улыбку и вернулась в свой кабинет.
– Вот что предстоит нам с тобой, Рудик, сделать… – обратилась она к референту. Тот приготовил блокнот и изобразил внимание. – Свяжитесь с нашим месткомом и проследите, чтобы на похоронах венок от министерства выглядел достойно.
– Чьих похоронах? – не понял Рудик.
– На похоронах советского художника Константина Ивановича Темлюкова. И распорядитесь о подготовке посмертной выставки. Да, и еще… Свяжите меня с вдовой. Я хочу выразить ей соболезнование. Она собственница наследия. А судьба полотен Темлюкова нам не безразлична. Я тоже, приехав в столицу, имела мало друзей. Мой долг поддержать молодую женщину. Не знаю почему, но я заочно испытываю к ней человеческую симпатию.
На посмертную выставку Константина Ивановича Темлюкова попасть было нелегко. На открытие пускали только по пригласительным билетам. Плотная толпа мешала смотреть картины. Многие картины имели табличку «Продано» уже в первые полчаса.
Николай Лукьянович Клыков выторговал для себя пять вещей. Его Центр искусств в Воскресенском становился маленьким музеем Темлюкова. Выставку представляли две женщины: вдова Шура и дочь от первого брака Лена. Художники толпились возле дочери. К Шуре, одетой в черное длинное платье, изредка подходили с вопросами. В руках вдова держала маленького серого пуделя. Щенок жалобно поскуливал и лизал руки спутнику Шуры, молодому красивому офицеру.
Выставка закрылась через две недели, и каждый день последним из ее залов выходил молодой человек с голубыми глазами. Истопник Михаил Павшин готовил материалы для своей будущей монографии о большом русском художнике Константине Ивановиче Темлюкове. Выходя вечером из залов, Миша смахивал слезу и, жалея о том, что его разговор с художником так и не состоялся, брел в свою котельную.
