людям войны, где американцы и англичане давили многодневными бомбардировками с моря и воздуха и ударами ничего не боящейся морской пехоты один остров за другим, подбираясь ближе и ближе к Японской империи.
В конце января стало окончательно ясно, что Советский Союз желает получить свою долю и здесь. К этому времени непрерывный поток людей, техники, вооружения и грузов, текущий по магистралям страны последние годы только на запад, двигался уже в обратном направлении – на восток, напитывая приграничные гарнизоны и зоны рассредоточения рычанием тысяч моторов и шепотом десятков тысяч голосов одетых в серые шинели бойцов, то и дело поглядывающих в стороны установленных на столбах репродукторов.
Перебрасывались отдельные эскадрильи и целые авиационные армии, перебрасывались сотни артиллерийских и минометных батарей, подвозились многие десятки тысяч тонн боеприпасов для них. На Дальний Восток ушли две танковые армии из шести – не так уж и много по европейским меркам. Но за рычагами танков и самоходных орудий, за штурвалами пикировщиков и бронированных штурмовиков сидели люди, только что сокрушившие непобедимую всего два–три года назад армию – германскую, что перед этим в считанные годы скрутила в бараний рог всех, кто пытался противостоять ей, не будучи отгорожен десятками или тысячами морских миль водного пространства.
И уже после того эти самые люди смогли жутким ударом оглушить новоприобретенных врагов, почему-то решивших, что произошедшее есть всего лишь случайность, уверовавших в тот же нелепый тезис, что Советский Союз – колосс на глиняных ногах, ждущий лишь одного действительно сильного толчка. Люди в серых шинелях и промасленных комбинезонах, в истертых ватниках и выбеленных потом старых гимнастерках, не сомневавшиеся, что принадлежат к мощнейшей сухопутной армии мира, и желающие только одного – последней победы, чтобы закончить наконец-то эту проклятую войну и вернуться к разоренным и снесенным ее ураганом домам.
Шансов у японцев не было. Жалости к ним тоже не было ни у кого. Два кровавых конфликта конца тридцатых, только однозначность результатов которых и заставила Японию удержаться от удара в спину захлебывающейся кровью стране в самые тяжелые для нее дни, помнили слишком многие. Сидя в ложке привинченного к полу самолетного сиденья, генерал Разуваев вспоминал и то, насколько сильно поведение японской армии на оккупированных землях ближайших южных соседей, Китая и Кореи, напоминало ему и многим другим поведение немцев, финнов и венгров на советской земле. Доказательств тому тоже хватало.
Даже после предъявленного японцам официального ультиматума с требованием немедленно вывести войска с территории Китая, Кореи и Южного Сахалина Советский Союз продолжал готовиться к этой короткой войне долго и тщательно, не жалея ни времени, ни ресурсов. Такая возможность появилась у него в первый и пока единственный раз, и упускать ее никто не собирался. Японцы на ультиматум не отреагировали – то ли надеясь, что противоречия между их врагами, только-только переставшими убивать друг друга, перерастут в новую войну, то ли просто цепляясь за остатки гордости. Потом товарищ Сталин произнес свое ставшее за считанные недели знаменитым на весь мир слово «Можно» – и война началась. Простая и жуткая, как рев мотора атакующего «Ила», заходящего в пике на сжавшегося в окопе напуганного вражеского пехотинца.
Здесь не было даже никакой особенной политики – чрезвычайному и полномочному послу Японской империи в Советском Союзе были вручены соответствующие ноты: «В связи с отказом японского правительства выполнить законные требования…», а посланники нескольких западных государств получили не слишком формально составленные уведомления о вступлении Советского Союза в войну с целью освобождения оккупированных государств Восточной Азии. Все остальное, что Сталин хотел сказать, он сказал ударами фугасных авиабомб, в рассветных сумерках перепахивающих взлетные полосы чужих аэродромов, визгом ложащихся на блиндажи вражеских укрепрайонов снарядов из первых залпов реактивных «катюш» и «андрюш» и рассекающими карты ударами танковых корпусов…
– Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант?
Оказавшийся рядом полковник-танкист оторвал генерала от размышлений. Подняв голову, тот посмотрел на новоиспеченного советника с неудовольствием, но быстро смягчился. Лететь им было далеко и долго, в салоне «Ли-2» вместе с ним и капитаном находилось еще человек десять офицеров-советников, летящих в Китай и Корею: или на замену, или же принимать новые должности – инструкторов, инспекторов, технических специалистов. И все то время, пока он размышлял и предавался воспоминаниям, они ждали, пока он поднимет глаза и столкнется взглядом хотя бы с кем-то из них.
– Что?
– Не хотите, товарищ генерал-лейтенант?
Ну, это было уже совсем понятно. Офицеры в ранге от инженер – старшего лейтенанта и до полковника, мерзли в своих регланах и шинелях, но не решились открыть без его разрешения ни единой бутылки. А в самолете, между тем, было действительно холодно.
– Что у вас, полковник?
– Коньяк, товарищ генерал-лейтенант.
– Я вижу, что не чай. Армянский?
– Да.
– Наливайте. И остальным тоже можно.
В фюзеляже ревущего и свистящего транспортника стало оживленнее – отправляющиеся на войну офицеры советской армии задвигались и заговорили. Только теперь генерал осознал, что все это время они молчали, чтобы не мешать ему.
– Адъютанту моему тоже налейте, – потребовал он, пряча за напускной грубостью тона желание понимающе улыбнуться полковнику в лицо.
– Да, товарищ генерал-лейтенант, конечно.
– Не люблю пить с незнакомцами, – генерал Разуваев взял в одну руку короткий граненый стакан из чьего-то багажного запаса, а в другую – сунутую в нее кем-то так называемую «гусарскую» закуску к коньяку: криво отрезанный ломтик лимона, засунутый между двумя кусочками сыра. – Вы представлялись?
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант…
– Напомните.
– Полковник Сильянов.
– В Китай?
– Так точно. На должность…
– Не надо, – оборвал его генерал, поморщившись от того, что будущий военный советник собирается назвать свое назначение при тех, кому это слышать незачем, даже если они свои. – Я вспомнил. Вы с 4-го Украинского?
Полковник-танкист подтвердил, назвав несколько хорошо знакомых Разуваеву фамилий генералов, под командованием которых он воевал и служил. Они чокнулись «за удачу» и выпили. Большинство летящих с ними последовали их примеру немедленно. Несколько человек спало, и это генерала тоже порадовало, – молодежь никогда не меняется. Он в их возрасте тоже был таким. – Пары часов в тени под кустом, с подложенным под голову планшетом тогда вполне хватало, чтобы восстановить силы после изнурительных многочасовых марш-бросков с бойцами или не менее изнурительных занятий и зачетов по общевойсковым дисциплинам в летних лагерях.
Убедившись, что возложенная на него остальными офицерами задача выполнена с честью, и поняв, что его общество генерала не развлекает, полковник произнес еще несколько подходящих ко случаю фраз и исчез. Допив коньяк одним длинным глотком, сунув опустевший стакан в воздух и ощутив, как тепло растекается по ногам, главный военный советник опять задумался – о том же самом. Перебирая языком во рту кусочек пахучей, пропитавшейся коньяком лимонной корочки, он вернулся к размышлениям об общих чертах и различиях обстановки, складывавшейся в феврале 1945-го и в феврале этого года.
Различия, конечно, тоже были. Тогда, восемь лет назад, они раскатали японцев в блин, растерзав их подавляющей мощью огневого и воздушного превосходства, с невиданной еще в Азии эффектностью и эффективностью раздавив ослабленную регулярными отправками пополнений и офицерских кадров другим фронтам, но все еще мощную, почти миллионную Квантунскую группировку японцев. Примерно на
