Забытые хроники

Но стоп, стоп! Давайте проследим за дальнейшими событиями хладнокровно, как то и подобает квартальному хроникеру, а не рассказчику скабрезных историй. Вторые брюки Джейн Мамарчовой были из белой легкой материи, с широкими штанинами, в талии они переходили во что-то наподобие блузки, только без спины. И все это снежно-белое великолепие было усеяно бледно-розовыми кружочками и освещено золотым сиянием, исходившим от ее волос. И когда Джейн Мамарчова шла по улице…

Третьи ее брюки тоже были белого цвета. Правда, очень короткими — гораздо выше колен. «Шорт, — как-то объяснил своей жене автор маршевых текстов, — по-английски значит — короткий. Значит, шорты — это короткие панталоны».

В те достопамятные годы школьницы на уроках физического воспитания выполняли гимнастические упражнения в черных сатиновых шароварах. Таков был порядок.

Кроме того, Джейн Мамарчова курила и никогда не пользовалась дверью, чтобы попасть в свою квартиру. Прямо с улицы или со двора она вскакивала на подоконник, одаряла оцепеневших от изумления окружающих ослепительной улыбкой, потом еще одной — и соскакивала вовнутрь. Доброжелатели попытались ей втолковать, что двери созданы именно для того, чтобы… А она отвечала, что слишком много времени будет уходить на то, чтобы каждый раз обходить весь дом, а время, мои дорогие, — это деньги, как любят говорить в Америке.

Кроме того, Джейн Мамарчова целовалась со своим мужем прямо на глазах у окружающих. А один раз даже играла в снежки со своими сыновьями, да так, что вся посинела от холода, одна губа у нее распухла, но она была счастлива и заливалась своим очаровательным звонким смехом!

Помимо всего прочего, Джейн Мамарчова делала подарки по всякому поводу и без оного. Не какие- нибудь там дорогие подарки, а так, по мелочам, пирожные собственного изготовления или разные картинки для детей. Рвала цветы с соседней заросшей сорняками клумбы и плела венки, которые затем дарила соседям… И вообще…

Наш дом, улица, весь квартал — все обсуждали Джейн Мамарчову, обсуждали и осуждали, подтрунивали и издевались над ней, радовались ей и тайно желали ее, восхищались и восторгались ею — тоже тайно. Женщины, вполне естественно, ненавидели ее, хотя усердно скрывали это, лишь время от времени позволяя себе устраивать мужьям короткие и злые скандалы. Некоторые пытались осторожно подражать ей, но их тут же поднимали на смех: то, что позволительно сумасбродным американцам, непозволительно для болгар.

Тем временем один за другим следовали аншлюсы, создавались фронты, распевался «Хорст Вессель», разносились тревожные новости, символами тех дней стали запечатанные красным воском радиоприемники, решетки и камеры, атмосфера была пронизана напряжением, ужасом и скорбью, а обитатели кооператива «Единство» и соседних домов жили одной лишь Джейн Мамарчовой — женщиной в брюках, перепрыгивавшей через окно и целовавшейся со своим мужем на глазах у посторонних, этой очаровательной Джейн Мамарчовой!

Так уж устроена душа чиновника, скажет кто-нибудь, таково сердце служащего. Таков человек, по утрам натягивающий черные нарукавники, чтобы не протирались рукава пиджака, и снимающий их только вечером. А дома он надевает старые, аккуратно залатанные брюки, чтобы не облить рабочие супом, оставшимся от обеда. Таким был чиновник той прежней, уже забытой Болгарии: будильники, ссуды, взятые в Народном банке, годовые проценты, повседневная экономия, мелкие расходы на мелкие радости, гостиная с разостланными повсюду вязаными крахмальными салфетками и скатерками, репетитор немецкого языка для детей дважды в неделю, ничтожные сплетни ничтожных людишек, ничтожные порывы и еще более ничтожные возможности, и вдруг — Джейн Мамарчова.

Но внезапно, совсем неожиданно…

К дому подкатили полицейские машины. Облава. Четверо у парадного подъезда, двое у черного хода. Еще один у выхода со двора, возле мусорных ящиков. Восемь в униформе и еще столько же в гражданском на каждом этаже, перед каждой дверью, долгие звонки в четыре часа утра. Сонные испуганные люди смотрят через «глазки» дверей. «Откройте-полиция!», черные пистолеты, уткнувшиеся в животы людей, одетых в пижамы и ночные сорочки. «Лицом к стене!» — испуганные ребятишки таращатся в своих кроватках — облава.

Взмывают в воздух одеяла, простыни и матрасы, все разбрасывается, переворачивается вверх дном, вышибаются ящики столов, опоражниваются шкафчики, поднимаются половики, снимаются с антресолей чемоданы, высыпается на пол зола, извлеченная из поддувала печки, — где, где спрятаны остальные листовки, на которых черным по белому выведено: «Долой царя, смерть толстосумам!»?

Автор текстов к военным маршам пытается робко вставить: «Господа, в нашем отечестве…» — никто не обращает на него внимания. Жена служащего в Народном банке, та самая, с потрясающим бюстом, сжалась в комочек. Впервые в жизни она тушуется. Ее муж делает торопливые затяжки и молчит. Учитель музыки нервно барабанит пальцами по столу, но и он не смеет рта раскрыть. Пожарский спокойно покуривает: обыск в его квартире — пустая формальность, для отвода глаз, надо показать, что он не имеет к полиции никакого отношения. Супруги — страховые агенты — сидят рядышком на кухне, в дверях торчит полицай. Сыновей Вакрилова охраняют двое молодчиков, вооруженных пистолетами. Сын кассира Велчева, крупный мякинистый парень, стоит в углу кухни — ему приказано не шевелиться. А всю семью Мамарчовых — Боба, Джейн, Джона и Ивана — сразу же выводят на улицу и куда-то везут на автомобиле. Может быть, потому, что они иностранные подданные.

Тоскливо тянутся часы, из кооперативного здания «Единство» не доносится ни звука — не слышно разговоров, не дует в валторну учитель музыки. Тяжелая тишина повисла над зданием, соседи опасаются подходить к окнам, вокруг не видать даже любопытной детворы. Небо — синее, прозрачное и холодное, вокруг холодно и тихо — необычная картина.

Спустя некоторое время небольшой грузовик отъезжает от нашего дома. В кузове — чиновник из Народного банка и его жена, учитель музыки, чета страховых агентов, сын кассира

Велчева. За что их арестовали — никто не знает. Куда их везут? — Этого тоже неизвестно никому. По улице тянется дымный шлейф выхлопных газов, полицейские забираются в свои автомобили, тяжелый запах гари усиливается, потом шум моторов стихает, повисает гробовая тишина.

Что было потом? Вряд ли кто-нибудь может дать на этот вопрос исчерпывающий ответ. Потом город пережил воздушные налеты, рушились дома, гибли люди, многих жителей нашего города разметало по всему свету. Двое сыновей Вакрилова сложили головы под Страцином, туберкулезный парень кассира Велчева бесследно исчез в ту памятную ночь, красивую жену чиновника с напомаженными волосами преждевременно отправили на пенсию — ее изувечили в полиции. Страховых агентов так никто больше никогда и не увидел, их дочь в конце войны продала квартиру, завела шуры-муры с каким-то итальянским военнопленным, говорили, что позднее она подалась с ним в Неаполь.

Учитель музыки был застрелен в тюрьме при попытке к бегству.

А жизнь продолжалась… Члены кооператива «Единство» избрали нового председателя домоуправления, отремонтировали здание, старики потихоньку перебирались в мир иной, рождались внуки. Появилось и много новых жильцов. Все течет своим чередом, и единственное, к чему иногда возвращаются в памяти старые обитатели квартала, это фигура Джейн Мамарчовой. Какая это была женщина! Ах, какая женщина!

Ибо все другое, плохое и страшное, забывается. Ведь такова жизнь.

Перевод с болгарского Наталии Дюркеловой