кого-то рангом пониже, и вообще это было не в Центаре, а в Чайкине.
А надо заметить, состояние прострации и оглушенности странным образом породило у Ланы Казариной необыкновенную ясность мысли. И ей ничего не стоило собрать воедино все эти сплетни и поправки к ним и узнать в них искаженный рассказ о ее собственном преступлении.
Ведь это как раз она кинулась с ножом на сотрудника Органов рангом пониже Пала Страхау, но все-таки не рядового. И было это действительно в Чайкине. И массовые аресты действительно начались буквально на следующий день.
Поразмыслив о причинах и следствиях, Лана чуть было не отправилась по стопам отца. Раз она подвела под расстрел такую кучу народа, то единственным искуплением за эту вину может быть только немедленная смерть. И Лана стала искать, чем бы ей самоубиться, но ничего подходящего не найдя, благоразумно решила — зачем мучиться, если так и так расстреляют.
Теперь она ждала вызова из камеры с вещами уже не со страхом, а с надеждой. Наконец-то закончатся все эти мучения, к которым добавились угрызения совести и крамольные мысли, само существование которых — уже тягчайшая государственная измена.
Дочь генерала Казарина не зря всегда была отличницей и выделялась острым умом и сообразительностью. А теперь еще и это неожиданное просветление в мозгу. Просветление, которое лучше, чем любые слова отца, помогло ей делать один простой вывод.
Всемогущий вождь не может не знать, что творится у него в Органах. Если он действительно не знает — значит, он не всемогущ и не всеведущ. А если он не всемогущ, значит, то, что о нем говорят и пишут — вранье. И тогда не исключено, что отец прав, и Бранивой на самом деле главный предатель и враг своей страны.
Если он не знает, что творят его подчиненные — тогда он недостоин звания вождя. А если знает и не пресекает — значит, он сам убийца и подстрекатель убийц.
Лана приходила в ужас от этих мыслей, но как она ни поворачивала логическую цепочку — вывод получался тот же самый.
Лана всегда свято верила печатному слову, верила, что газеты никогда не врут, а представители власти — самые честные люди на свете. Но вся эта вера рухнула после ареста отца, и следовательские оплеухи развалили последние обломки.
Газеты писали о том, что целинские Органы — самые гуманные и справедливые во Вселенной, а здесь, в окружном управлении, в двух шагах от гробницы Василия Чайкина, подследственных били смертным боем и расстреливали без всякой вины.
Единожды солгав — кто тебе поверит…
И когда Лана поняла, что газеты могут врать, а честь власть имущих — понятие сугубо условное, сделать следующий шаг было совсем просто.
Только один вождь даже и теперь не вызывал у Ланы никаких сомнений. Это был Василий Чайкин — отец Майской революции и величайший гений всех времен. Но он жил слишком давно, и за прошедшие века неправедные правители могли исказить его идеи до неузнаваемости.
И действительно, в Большом Цитатнике — единственном труде Чайкина, доступном широким массам целинского народа — ни слова не говорилось о массовых расстрелах детей.
Более того, о расстрелах взрослых эта священная книга тоже умалчивала.
38
— Ой, мамочка! — крикнула девчонка одновременно с выстрелом и даже не упала, а оползла по стене и замерла в такой позе, словно присела на корточки в углу.
Ее мать Гарбенка расстрелял в предыдущую смену. Фамилия была редкая, и к тому же мать и дочь были похожи, так что исполнитель приговоров нисколько в этом не сомневался.
Матери было тридцать три года, а дочке — тринадцать, и хотя выглядела она почти что зрелой девушкой, Гарбенке все равно было неприятно.
Ему вообще не нравилось расстреливать детей. Хоть он и знал, что ответственность за государственные преступления наступает с двенадцати лет, но все-таки страдал идиллическим предрассудком, полагая, что в этом возрасте даже предатели еще поддаются исправлению и перевоспитанию.
Однако делать было нечего, и Гарбенка поворотом рычага сбросил труп очередной малолетки на бетонный пол крематория.
Ядреная босоногая крестьянка, которая вошла следующей, сразу выветрила из головы Гарбенки отрицательные эмоции. Красивая, статная и главное, покладистая, она быстро разделась, ни о чем не просила, молча ответила на поцелуй Данилы и равнодушно отдалась ему без криков и стонов. Но все равно Гарбенка не был разочарован. Такое тело даже жалко в печку отправлять.
Так же молча пейзанка прошла к стене, обитой пенопластом и встала там неподвижно, как бронзовая статуя. Цвет ее кожи неопровержимо свидетельствовал, что добрые люди не врут: бабы в деревнях и правда загорают в чем мать родила, хоть это и противоречит законам об общественной нравственности.
За все время пребывания в расстрельной камере крестьянка не произнесла ни слова. Даже фамилию ей называть не пришлось, потому что она была в этой смене последней и на столе оставалась только одна карточка.
А Гарбенке, уже зарядившему револьвер, вдруг нестерпимо захотелось услышать ее голос.
— Боишься? — спросил он.
— Не-а, — равнодушно ответила пейзанка.
— А чего так? — удивился Данила. — Все боятся, а ты нет.
— Перебоялася уже, — ответила смертница.
Спровадив ее труп вниз, Гарбенка посмотрел на часы. Сегодня он управился быстрее, чем обычно. На расстрел проходили все больше бабки, тетки и малолетки, с которыми долго возиться смысла нет. Вот смена и пролетела со скоростью экспресса.
До полуночи еще оставалось время, и Данила занялся чисткой оружия, разглядывая попутно рабочий график.
После всех праздничных перестановок выходило, что Гарбенке предстоит выйти на работу в ночную смену — 2 мая с ноля часов. И исполнять он снова будет баб, которых, правда, в последнее время стали разбавлять мальчишками-малолетками.
А взрослых мужиков теперь расстреливали мало. И по управлению ходили слухи о каких-то особых штрафных ротах, которые будто бы формируются из смертников на востоке в преддверии большой войны.
39
Первомайский военный парад в Центаре представлял собой зрелище небывалое. Циклопический квадрат Цитадели был по всему периметру окружен войсками и казалось, что здесь стоит вся армия Народной Целины. Хотя на самом деле это была лишь ничтожная ее часть, и даже не самая лучшая.
Лучшие из лучших были сосредоточены на восточной границе и напряженно ждали сигнала к началу наступления. А в Центаре оставались только войска прикрытия столицы, военные училища и академии и силы стратегического резерва. Четвертый эшелон.
Но много ли войск надо для парада — пусть даже самого грандиозного. Гораздо меньше, чем для какой-нибудь локальной операции на фронте.
Парад — это лишь демонстрация мощи, а не сама мощь.
И демонстрация получилась впечатляющей. Публика на трибунах млела от восторга. Счастливые
