возжелала лично командовать своим расстрелом.
Она очень старательно кричала: «Пли!» — и у Гарбенки от этого сделалось что-то вроде истерики, так что он, целясь дрожащей от смеха рукой, попал не в голову, а куда-то в шею, и девочка поимела те мучения, о которых так мечтала. Правда, мучилась она недолго — Гарбенка торопливо зарядил еще один патрон и исправил свою ошибку контрольным выстрелом в висок. А потом еще долго не мог успокоиться, чтобы вызвать следующую жертву.
Следующей была учительница начальных классов, которая молча разделась, аккуратно сложила свои тряпки, бросила их все вместе в утилизатор и, пройдя полпути до коридорчика, беззвучно упала в обморок.
В стремлении утихомирить разгулявшиеся нервы, Гарбенка чуть было не злоупотребил беспомощным состоянием жертвы, хоть это и противоречило его принципам. Но когда он стал поднимать учительницу с пола и неосторожно сжал рукой ее грудь, она от боли очнулась и отпрянула с таким испугом, что Гарбенка сразу же и передумал.
В этой женщине, хоть и молодой, но с явными задатками старой девы, не было ровным счетом ничего особенного. В предбаннике Гарбенка видел девиц и получше.
У стенки учительница с тихим стоном свалилась в обморок снова, и на этот раз Гарбенка даже не стал ее поднимать, а так и застрелил бесчувственную. Он ведь был не садист, а просто выполнял свою работу.
А Лана Казарина в предбаннике все ждала своей очереди. Она то и дело порывалась встать первой, но решимость оставляла ее в тот самый момент, когда надо было от мыслей перейти к делу.
Все-таки она не хотела умирать. Мысли о смерти матери, о мучениях отца, о том, что из-за нее в тюрьму и под расстрел попали во множестве невинные люди, отступали перед желанием жить. И когда конвойный указал стволом автомата на нее, Лану охватил жуткий животный страх.
— Теперь ты, — произнес конвойный, и Лана шагнула в проем двери, как в пропасть.
Раздевалась она недолго — ведь ее привели на расстрел все в той же ночной рубашке и босиком. Но раздеваясь, Лана успела с чувством выпалить по адресу исполнителя приговоров:
— Какие же вы все-таки сволочи! Даже перед смертью не можете не поиздеваться.
И тут Гарбенка, обидевшись, выболтал ей страшную государственную тайну:
— Никто над тобой не издевается. Тебя расстреляют, а добру зачем пропадать. Тряпки твои в комиссионку пойдут, кто-нибудь другой их носить будет. Зачем же их кровью-то пачкать.
И вот тут Лана окончательно поняла, что великий вождь целинского народа Бранивой и вправду предатель, раз он своим мудрым руководством довел страну до такого состояния, что приходится перепродавать через комиссионки вещи казненных смертников.
А Гарбенка между тем продолжал:
— А если ты о чем другом подумала, так за этим тоже дело не станет.
Он подошел к девушке поближе и протянул руки к ее грудям. Лана отпрянула назад к стене, но Гарбенка потянулся за нею, прижался всем телом и зашептал возбужденно, горячо дыша ей прямо в ухо:
— Ну, не ломайся. Тебе понравится. Спорим, у тебя никогда еще не было настоящего мужика. И не будет… Ай!
Он вскрикнул от стремительного кошачьего укуса. Белые здоровые зубы генеральской дочери впились в его шею.
С воплем: «Сука! Убью!» — Гарбенка отскочил от девушки и схватил со стола незаряженный револьвер. А она, по-прежнему прижимаясь спиной к стене рядом с утилизатором, вдруг вся преобразилась и выглядела теперь так, что казалось, будь на ней тельняшка — разорвала бы с треском, как какой-нибудь революционный матрос.
— Убивай! — выкрикнула она, и даже страх весь куда-то пропал, как иногда бывает в азарте боя. — Ты же убийца! Такое у тебя призвание! А если сюда приведут твою мать — ее ты тоже убьешь? Или сначала изнасилуешь?
И видя, что палач снова бросил револьвер на стол и, держась одной рукой за шею, другой полез в ящик за патронами, Лана торопливо продолжала говорить, как на трибуне, забыв о своей наготе:
— Вы все убийцы и предатели! Но ничего — скоро ваше время кончится. Скоро сюда придут амурцы, и тогда вы все умоетесь кровавыми слезами. Будете умолять о пощаде, но никто вас не пощадит. Потому что вы сами уничтожили всех лучших офицеров, а те, которые еще живы, не станут вас защищать, потому что вы убиваете их детей!
Она была всего лишь старшей школьницей — но школьницей, привыкшей выступать на митингах и собраниях, и говорить не только по бумажке, но и своими словами тоже. Однако ее речь не произвела впечатления на палача.
— Встань туда. Лицом к стене, — сказал он и, отняв левую руку от шеи, взял ею патрон и втолкнул его в барабан.
4
2 мая 666 года Майской революции великий вождь целинского народа Тамирлан Бранивой был разбужен в неурочный час.
Охранник громко постучал в дверь и, дождавшись ответа, вошел в спальню и доложил:
— Срочный звонок. Генерал Садоуски. Требует непременно вас.
— Что случилось? — удивился великий вождь.
— Какой-то инцидент на границе. Якобы серьезный.
— Да что они там, с ума посходили? — возмутился Бранивой. — Без меня уже ни одного вопроса не могут решить!
В сильном раздражении он взял трубку и услышал взволнованный голос Садоуски:
— Лицо Бранивой! Амурцы начали боевые действия. Я только что получил подтверждение. Амурские десантники высадились с моря и с воздуха и захватили город Устамурсак. В районе Зилинарецака и на других участках границы также отмечены инциденты. Требуются ваши указания.
— Какие могут быть указания?! — ответил Бранивой. — Дать отпор наличными силами. Немедленно окружить и уничтожить.
— Наши войска в полной готовности к наступлению. Если нарушить дислокацию…
— А при чем тут дислокация? У вас что, мало войск под Устамурсаком? Им все равно не сегодня- завтра выходить на исходные. Пусть заодно прихлопнут этот десант. А вас жду через полчаса в Малом зале.
И повесил трубку.
Садоуски застыл со своей трубкой в руке.
Он не сказал вождю самого главного. Командование Порт-Амурского фронта не сразу решилось доложить об инциденте в Центар, а генеральный комиссар вооруженных сил не сразу рискнул разбудить Бранивоя. И пока они все проверяли и перепроверяли, с Устамурсаком пропала связь. Но что еще хуже — не было связи с 9-й армией, дивизии которой прятались в лесах вокруг города, а штаб располагался на его окраине.
Это и были как раз те наличные силы, которые могли, не меняя существенно дислокации, отбить Устамурсак и занять исходные позиции для атаки на берегу Амура.
Могли бы — знай кто-нибудь хотя бы приблизительно, где они находятся и что с ними происходит.
Но дозвониться в штаб армии, в корпуса и в дивизии не удавалось ни по телефонам, ни по рации. А потом перестал отзываться и фронтовой командный пункт.
Садоуски был в ужасе и не представлял, как доложить обо всем этом Бранивою. Ведь фронтовой командный пункт — это сто километров от границы.
И там не просто перерезана связь. Раз ФКП не отзывается по радио — значит, он захвачен, то есть
