одну равную часть; ни начала, ни времени, ни конца не имеют, ибо…»
Палавандишвили почувствовал нервное подергивание колена, точь-в-точь как во время проповедей в кафедральном соборе…
– «…одно от другого ни в чем не отличимо, только отец рождает, сын же рождается, а святой дух исходит! Отец – нерождаемый, поелику не родился от кого-либо, как и ум человеческий, ибо оный ниотколе не рождается; а сын и слово рождаемы, поелику рождены от отца, как и слово человеческое рождено от ума; а святой дух ни рождаем, ни нерождаем, ибо если бы был рождаем, то он был бы сыном; а если бы был нерождаем, то был бы отцом…»
Трифилий благодушно оглядывал князей, они незаметно переминались с ноги на ногу, тщетно стараясь скрыть зевоту… А Евстафий продолжал раскатывать бесконечный свиток:
– «…Искуситель вознамерился истребить имя царя в земле Иверской. Но бога, в троице почитаемого, мы, грешные есьмы, его милосердием держимся…»
Цицишвили насупился, он начинал задыхаться от приторной слюны: «Что мы – телята, из кож которых выделывается пергамент для подобных свитков?! Куда, в какой запутанный лес тащит нас на райском аркане коварный монах?»
Поглаживая клинообразную бороду, тбилели едва слышно спросил: «Может, преподобный Феодосий сегодня разделит со мной скромную трапезу?». А Евстафий все разматывал и разматывал свиток; слова его падали, как дождевые капли на камень:
– «…заступничеством и молитвою пречистой и преславной богородицы приснодевы Марии движемся и пребываем доныне промежду тремя львиными пастями…»
Мераб Магаладзе прикинул глазами свиток: слава троице – будто не больше трех аршин осталось! Но пусть хоть еще три дня хрипит монах, три князя Магаладзе, отец и два сына, благоговейно будут слушать. Не следует забывать – их владение не более чем в трех агаджа от Носте.
Вдруг князья насторожились. Евстафий повысил голос:
– «…с одной стороны Леки скверные, с другой стороны Перс, а с третьей Турок. Но бог наш, в троице воспеваемый и серафимами славимый, взирая на благочестивый и православный род Иверский, направил мысли премудрого главы церкви на ветвь царей грузинских, ведущих линию свою от воссиявшего великого Израиля. Во мраке времен и веков предки князей доблестных Мухран-батони, защищая мечом и щитом своим землю Иверскую, вели великую битву с хосроями и сапарами, Киром и Надиром, Лукуллом и Помпеем…»
«Шадиман, спаси нас!» – хотел выкрикнуть Церетели и выкрикнул:
– Спаси нас, владыка!
– Спаси от бесцарствия! – торопливо подхватил Тамаз Магаладзе.
– Хвала тебе, католикос! – шумно подхватил Зураб.
– От хвалы католикос живых хоронить начал… – шепнул Липарит князю Газнели.
Но старик, сдвинув густые, словно посеребренные брови, негодующе отмахнулся:
– Святой отец, прими мою сыновнюю покорность!
Тихо открылись двери. Послушники внесли зажженные светильники. На темных ликах ангелов заиграли блики. У стены продолжали неподвижно стоять церковные азнауры.
Вперед выступил Цицишвили, он заверял честью меча своего, что князья всегда верны клятве, но юный Кайхосро не искушен в делах царства. Он не в силах укрепить размытые кровавым ливнем стены замков – столпов Картли, не в силах воплотить в жизнь чаяния князей. Кайхосро благороден, но слишком юн.
– Юн? – удивился Моурави. – А разве Давид Строитель не взошел на престол шестнадцати лет? И разве при нем не укрепился костяк царства? А разве тяжелое бремя венца не легло на нежные плечи юной Тамар? И не она ли довела до ослепительного блеска Грузию? А русийский царь, ныне царствующий, благословенный Михаил, шестнадцати лет возведен благоразумными боярами на высокий престол Русии!.. Что?.. За него правит патриарх Филарет милостивый? Но и Картли не обеднела разумными мужами.
Князья тревожно посмотрели на католикоса, на властное лицо Саакадзе… Кто из двух будет Филаретом?
Скрытое недовольство возмутило Шалву Ксанского:
– Разве мы не поклялись подчиниться воле владыки?
Католикос властно стукнул жезлом:
– Великое и тяжелое дело лежит на вас. Из любви к Христу поразмыслите до восхода небесного светила обо всем здесь сказанном. Да осенит вас разумною мыслью творец. Вы – поборники царства, и за вами – решающее слово.
Осенив крестным знамением палату, католикос вышел. За ним почтительно последовал Саакадзе.
В белой квадратной башне Метехи, после короткого отдыха и торопливой еды, собрались князья. Они безучастным взором скользили по царской затейливой утвари, сверкающей в глубине ниш, не чувствовали под ногами шелковистого ковра, не слышали шума Куры, бьющейся под скалой.
Кроме Газнели и Шалвы Ксанского, все опасались воцарения Мухран-батони. Друзья Саакадзе – страшное дело! Гнев и уныние охватили владетелей. Хмурился и Зураб: род Эристави не менее прославлен, но он, Зураб, никогда не пойдет против Саакадзе. Да и неразумно. Моурави принял решение – значит, не отступит. И католикос ради престижа своего не изменит задуманное. Зачем же быть смешным?
Зураб резко прервал князей:
– С кем спорить хотите, доблестные? Саакадзе крикнет: «Э-хэ, грузины!», и полчища плебеев схватят оружие и ринутся на ваши замки. Католикос крикнет! «Церковь в опасности!», и монахи, подобрав рясы, начнут избивать вас крестами.
– Тем более, что право Мухран-батони на картлийский престол доказано, – добавил Эристави Ксанский.
– Если трудолюбивый книжник Евстафий еще поусердствует во славу владыки неба, он может из древних гробниц извлечь истину из истин: не только династия Багратидов ведет свой род от побочного сына иудейского царя – пророка Давида и жены его Урии, но и Мухран-батони, – усмехнулся Липарит в свисающие усы.
Старик Магаладзе тревожно оглянулся на Зураба и незаметно толкнул сына.
– Древние гуджари священны! – закричал Тамаз.
– Их писали…
– Жрецы! – перебил Мераба побледневший Джавахишвили.
– Но если их достоверность подтверждает католикос?! – Газнели стукнул кулаком по ручке кресла.
– Тогда они достоверны! – хмуро буркнул Цицишвили.
– Значит?..
Едва за Махатскими холмами порозовели края неба, Зураб покинул Метехи. Он спешил предупредить Саакадзе об опасном решении влиятельных князей: притворно покориться католикосу и запереться в своих замках, делая вид, что дела царства их не касаются.
Саакадзе молча разглаживал поседевшие, точно запорошенные легким инеем виски. Потом внимательно посмотрел в глаза Зураба, где с некоторых пор притаилась какая-то дума.
– Благо, друг мой, если враждебные нам князья не будут лепить из царства подобие своих княжеств. Но не следует забывать, что большая часть войска в их руках. Сейчас не время враждовать с владетелями. Я знаю шаха Аббаса – он придет. Объединив мечи, мы сумеем нанести тирану мощный удар.
Саакадзе поспешил к католикосу. Проехав площадь Болтовни, он свернул к Речным воротам, где его ждал Даутбек.
Опасение, что купцы и торговцы покидают Тбилиси, оказалось не напрасным. Отсутствие на престоле царя и боязнь княжеских смут из-за картлийской короны, страх перед возможностью нашествия шаха Аббаса подрывают веру в прочность наступившего мира. И чем состоятельнее горожанин, тем быстрее он устремляется из Тбилиси – укрыть свое имущество и товар в горных тайниках.
