раздувались ноздри. Рванувшись, вихрем понесся под откос, перелетая через кустарники и камни.
«Жаль, в политике нельзя так мчаться напрямик – через многое можно было бы перескочить. Двалети придется взнуздать, – плохой пример надо искоренять беспощадно. За Двалети могут зашевелиться все горные хребты. А казахи? Не следует забывать мстительную Зугзу. Говорят, ханшей стала. Мечтает пленить Моурави. Пусть надеется… Э-хэ, Джамбаз, куда несешься, мой конь? Разве не видишь, под нами не серебряная нить, а бьющаяся об острые камни Кавтури. Или ты не слышишь грохот обвала? Это твои копыта сотрясают гору. Три женщины были на моем пути, и ни одна не похожа на другую! Нино… золотая Нино! Ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и синие озера глаз… Вот повернуть коня и помчаться туда, где ветер срывает со скалистых вершин ледяные глыбы. Туда, где солнце огненным крылом режет туманы. Там моя Нино… Но почему я вздрогнул? Неужели двоих люблю? Нино!.. Разобью Двалети, – клянусь увидеть тебя!.. Решено, Моурави сам поведет войско!.. Пусть Зугза успокоится, ее никогда не желало мое сердце. Только кровь молодая иной раз кружила голову. Все прошло, осталась жалость… и… моя Русудан. Гордая, как арагвские высоты, сильная, как беркут в гневе, смелая, как мысль. Моя Русудан! Кто сравнится с тобой?! Как ты сказала тогда? Сохраню наших сыновей, сохраню, скольких смогу… Только орлица может так думать. Ни одной слезы! Кто видел слезы Русудан? На Двалети сам пойду, мир не будет нарушен!..»
Извещенные гонцами, спешно съезжались родовитые князья в Метехи. Но в их съезде не было обычной пышности. На военный разговор вызывал их Моурави. Прискакал и правитель Кайхосро из Мухрани, где отдыхал от летней жары. Собрались и влиятельные азнауры, были здесь все «барсы», неразлучные Гуния и Асламаз, принесся и Квливидзе с сыном Нодаром. В полном боевом наряде прибыл и сумрачный Зураб Эристави.
Когда вошел в оранжевый зал Моурави, поднялись князья и азнауры. И пока не опустился он в кресло по правую руку правителя, все стояли. Только старик Мухран-батони продолжал сидеть по левую руку правителя. Саакадзе коротко выразил сожаление, что в такой зной потревожил благородных витязей, но…
– В Двалети восстание!
Хотя все уже знали об этом, но деловая сухость Моурави невольно тревожила, и почти одновременно князья вскрикнули:
– Говори, Моурави! Говори!
– Если бы просто бунтовали двали, доблестный Зураб Эристави один бы их усмирил, как делал это уже не раз. Но мне придется, благородные рыцари, напомнить вам истоки вечных смут, вечной угрозы… Еще в пятом веке двалетские мтавари предали Картли страшному разорению. Вскоре Вахтанг Горгасал врезался через Мухтарскую Арагви в Двалети, захватил Дарьял. Юный царь лично поразил хазара Тархана и Ос-Багатара, привел мтавари в покорность и вернулся через Абхазети с трофеями.
И последующие века мутили двалетские мтавари, пока царица Тамар, внучка осского царя Худдана, в церкви святого Георгия, воздвигнутой ею в Двалети, не принудила мтавари за себя и потомков дать клятву верности грузинскому скипетру. Но в конце тринадцатого круга хроникона, воспользовавшись уходом на войну Димитрия Второго, двали ворвались в Гори, разграбили город и предали пламени. Отсюда угрожали они захватом Тбилиси. И когда Эристави Амада осадил Гори, обратились они за помощью к татарским ханам. Много лет скрежетали шашки и окрашивались реки родственной кровью, пока Георгий Блистательный не утвердил вновь границы Грузии от Никопсы до Дербента.
Дружба с турецко-татарскими ханами не прошла даром. Магометанство внедрилось в горы… Я вам недаром напоминаю летопись, ибо сейчас двалетское восстание гораздо опаснее, чем кажется на первый взгляд. Меня не усыпит мелкая вражда крымских ханов с турками, Гирей подвластны султану, а Стамбул с помощью веры стремится захватить мост, перекинутый между грузинами и горцами. Для видимости мы поверим, что крымские ханы без науськивания Стамбула хотят приблизить свой бирюзовый ятаган к нашему горлу. И притворимся, что борьба у нас с Двалети, а не с любезным союзником Золотого Рога.
Одобрительный гул прокатился по оранжевому залу. Князья многозначительно переглянулись, довольные, покачивали головами.
– Так вот, князья, получив согласие богоравного правителя, доблестного Кайхосро, мы попросим гонца Осман-паши, как раз подоспевшего к празднику, отдохнуть в прохладном Мухрани, пока не успокоим взбунтовавшихся подданных нашей короны. А потом отправим дружеское извещение везиру о ближайшем следовании в Стамбул послов Картли с важными полномочиями. В Двалети войной пойду сам, ибо не надо вводить в соблазн пшавов, мтиульцев хевцев. Грузия никогда и никого не принуждала одинаково молиться, но одинаково беречь земли отечества заставит…
Слушая Моурави, князья, наконец, поняли, почему Георгий Саакадзе повелевает в Метехском замке, а Шадиман Бараташвили прозябает в Марабде. Они радовались своей стойкости, проявленной в ту темную грозовую ночь у Шадимана. «Змеиный» князь казался им сейчас не только лишенным ядовитого жала, но и блестящего хвоста, ибо ни один владетель отныне не рискнет пойти за побежденным.
Двумя узкими клинками бурлящая Лиахва рассекает серую мглу ущелья. Угрюмо надвинув каменные башлыки, Брудсабзельские вершины охраняют нависшие над скалистой пропастью аулы- крепости.
В мрачной притаенности Двалети возносит к холодному небу дым суровых очагов.
Обогнув оголенный хребет, похожий на пригнувшегося барса, на шкуре которого пятнами рассыпался снег, Зураб свернул к Сауадагу. Накинув бурку на хевсурскую кольчугу, замкнутый и безмолвный, приближал Зураб свои дружины к черте Двалети. Дорогу всадникам перерезал священный лес Джвари-Кадд. Зураб уже пришпорил было коня, чтобы врезаться в зеленую чащу, но вдруг среди блеклых лоскутьев и высохших шкур почудился ему смеющийся барс, потрясающий копьем. Зураб подался назад, вспоминая предание.
Из глубины веков гонит Хетаг, внук Инала, верного коня. Рассекает конь раскаленными подковами ледяные горы, сметает косматая грива снежные звезды. А за Хетагом на распластанных скакунах гонится свирепая кабарда. Вот-вот настигнет Хетага. У Алагира большой лес видит Хетага, внука Имела, в беде. Вырвал большой лес зеленое сердце и бросил навстречу Хетагу. Упало зеленое сердце на каменную ладонь и стало маленьким лесом. Изнемогает Хетаг, уже готовится к смерти, но крылья ветра доносят голос: «В лес, Хетаг, в лес!» «Не поспею! – стонет Хетаг. – Близка кабарда, слышу скрежет кинжалов, лучше ты поспеши ко мне!» И зашагали к Хетагу молодые дубы, зашелестела лиственница, заспешили в обход храбрые орехи, засеменили березки, засопел неповоротливый граб. Открыл глаза Хетаг, а над ним лес сомкнул зеленые щиты. Подарил благодарный Хетаг свое имя лесу. Ускакал на верном коне в далекие пределы Хетаг и поселился среди храбрых орехов и молодых дубов Хуцау-Дзаур, поселился и стережет священный лес. Кто ветку отрубит – руки лишится, кто дерево повалит – ослепнет, кто зверя убьет – в лесу должен скушать, а шкуру на ветках оставить. Только птицам и зверям позволил Хуцау-Дзаур переполнить священный лес. И приходят раз в год гости к Хуцау-Дзауру, приходят из близких и дальних аулов и у зеленого креста Хуцау-Дзаура вонзают в молодые деревья кинжалы. Всасывает дерево лезвие по рукоятку. Развешивают на старых деревьях кольчуги и щиты, привязывают беды лоскутьями, и покидают беды человека, остаются на ветках висеть. Помнят горцы Хетага, внука Инала, и даже злейшего врага не преследуют в священном лесу на каменной ладони…
Зураб поспешно отступил и только у ручья Гатисха повернул к аулу Абано-Кау.
Неделю штурмовал Зураб огромные глыбы завала. Горящие головни, расплавленная смола, тучи стрел осыпали отчаянных арагвинцев. Зураб отошел, понеся большой урон…
Тем временем Моурави стремительно вел дружины через Зекарские высоты и Двалетские вершины, где и конь не пройдет и человек с трудом ступит. Безудержно карабкались азнауры по ледяным скалам. В холодном блеске лилового солнца развевались картлийские знамена. Потрясенным двалетцам казалось, что они слышат угрожающее хлопанье багровых крыльев духов, густо населяющих трещины Брудсабзельских скал.
На горных отрогах гнездились неприступные замки двалетских владетелей. Туда в полдень спустились «барсы». На передовой башне отчаянно затрубил тревожный рог, и тысячи горных духов ответили ему воинственным ревом.
В двери башни грозовой бурей ворвались картлийцы. Переплелись крики сражающихся и стоны
