по ступенькам. На бегу она распевала:
Камень холодный, камень жестокий,
Камень безжалостный и одинокий.
Ну а земля — это жизнь и спасенье:
Смерть принесет, но подарит рожденье!
— Эй, девчонка!
Голос прозвучал резко и внезапно, словно выстрел. Ката обернулась.
Она часто моргала. Со стороны храма между могил к ней шла какая-то толстуха.
— Как ты смеешь осквернять места упокоения усопших, девчонка?
Женщина была полногрудая, в черном платье с длинным шлейфом.
— Ты что, не понимаешь меня, девчонка?
Тяжело дыша, женщина нависла над Катой, похожая на страшную птицу, слишком грузную для того, чтобы уметь летать… На голове у незнакомки был нахлобучен чепец, формой напоминавший ведерко для угля, на груди сверкал золотой кулон.
— Ты, видно, ваганское отребье! Я научу тебя почитать бога Агониса!
Ката не понимала, о чем говорит женщина. Девочка только смотрела на ее жирное, заплывшее лицо. Ката стояла на надгробном камне, испещренном причудливым орнаментом. Женщина схватила ее за руку и стащила на землю.
Ката стала вырываться, раскричалась:
— Отпусти меня, отпусти!
— Отпусти ее, Умбекка!
— Папочка!
Толстуха отпустила руку девочки. Ката сердито стукнула женщину и спряталась за спиной у отца. Выглянув, она получше рассмотрела женщину. Лицо ее было испещрено сеткой кровеносных сосудов. Поросячьи глазки злобно сверкали.
— Ах, вот как? Сайлас Вольверон! — язвительно фыркнула толстуха. — Так я и знала. Девочка — не Катаэйн!
— Я Катаэйн! — сердито воскликнула Ката.
Но отец ласково погладил ее по голове — похоже, просил помолчать.
— Ты не изменилась, Умбекка, — только и сказал старик и повернулся, чтобы идти. — Пойдем, детка. Пора на ярмарку.
— Вот-вот, отведи ее к ее сородичам, — злобно процедила сквозь зубы толстуха. — «Катаэйн» тоже мне нашлась! Ваганское отродье! И думать тут нечего!
— Нет, Умбекка. Она — дочь Эйн, разве ты не видишь?
Развернувшись, старик повернул Кату лицом к Умбекке. Толстуха придирчиво оглядела девочку с головы до ног. Худенькая, резвая, возраст — пять циклов, черные волосы, перепачканная мордашка. Руки и ноги девочки были покрыты ссадинами и царапинами, юбчонка из мешковины едва закрывала бедра. И все же толстуха поняла: старик говорил правду.
Девчонка действительно была дочерью Эйн.
— Это оскорбление, — возмущенно прошипела Умбекка, задыхаясь от возмущения. — Надругательство над памятью ее матери, слышишь?
— Слышу, Умбекка, я еще не оглох.
Ката с любопытством переводила взгляд с отца на толстуху и обратно. О чем это она толкует, эта женщина в черном платье? Люди из деревни вообще-то редко заговаривали с ее отцом, а чтобы с ним кто- то вот так говорил, Ката никогда не слышала. Впервые в жизни девочка ощутила, как ее мир — мир, который был ей так хорошо знаком, уходит у нее из-под ног.
— Папа? — встревоженно проговорила Ката. Но отец только рассмеялся:
— О Умбекка, ты все та же! Пойдем, детка. И он снова повернулся, намереваясь уйти.
— Ты грешник, Сайлас Вольверон! — крикнула ему вслед Умбекка. — Бог Агонис покарает тебя!
Старик перестал смеяться. Обернувшись к Умбекке, он отбросил капюшон. Мгновение толстуха смотрела на лицо старика: на жуткие шрамы, покрывавшие его щеки, на пустые, ввалившиеся глазницы.
— Можно ли покарать меня сильнее, Умбекка? — только и сказал старик. — А теперь прощай.
Женщина по имени Умбекка, провожая старика и его дочь взглядом, сжала в руке золотой кулон и произнесла молитву богу Агонису.
— Папа… — начала, было, Ката, когда они с отцом подошли к воротам кладбища. Но отец уже снова накинул на голову капюшон и решительно шагал вперед, мерно поднимая и опуская посох. Девочка могла бы задать ему много вопросов.
Но за воротами кладбища начинался другой мир. Городская площадь бурлила и шумела, запруженная полосатыми шатрами и разноцветными лотками. Ката бросилась вперед, позабыв о кладбище.
Мир ярмарки захватил ее.
— Папочка, пойдем скорее!
ГЛАВА 3
СИНИЙ МУНДИР! КРАСНЫЙ МУНДИР!
Фургоны племени ваганов уже два цикла подряд не наведывались в деревню, если не больше. В мрачные дни войны и еще целый цикл после нее в долине не видели ни одного вагана. Поговаривали, будто бы они ушли высоко в горы, а другие болтали, будто бы они и вовсе отправились в иной мир — некоторые верили в то, что ваганы это умеют.
Ката тоже верила в такое. Она шла рядом с отцом по проходам между ярко раскрашенными фургонами, крепко сжимала его руку и думала о том, как славно бы ей, наверное, жилось в том, ином мире. Толпа колыхалась вокруг, словно волны необъятного моря. Пахло благовониями, звенел смех, сверкало золото. Как зачарованная, Ката проталкивалась к размалеванным яркими красками лоткам, тянула ручонки к разноцветным ниткам бус и рулонам красивейших тканей.
— Купи мне это! И вот это!
Вдруг Ката отшатнулась. Ее напугали мальчик и девочка, сжимавшие в руках деревянные мечи. Смеясь, они пробирались сквозь лес ног взрослых людей. Около горы кокосовых орехов мальчик подобрал яркий мяч и радостно воскликнул:
— Нашел! — и победно подпрыгнул на месте. Отовсюду доносились крики:
— Сюда, милая!
— Налетайте! Налетайте!
Смех, шутки, радостные возгласы. Для Каты все это было чудесным, сказочным царством. Ей казалось, что куклы на полках вот-вот пустятся в развеселую пляску.
— Поди-ка сюда, милашка!
Кату манила к себе женщина-ваганка. Она стояла в проеме между двумя фургонами, затянутом занавеской, одетая в яркое платье с множеством оборок. Пальцы ее были унизаны кольцами.
— Хочешь узнать свое будущее, детка?
Ката изумленно выдохнула:
— Мое будущее?
Женщина-ваганка рассмеялась. Кожа у нее была смуглая, темная, как ягоды бузины, — как будто она намазала себе лицо бузинным соком. В руке женщина держала дымящуюся трубку. Мундштуком трубки она указала на занавес, расшитый золотыми звездами.
