человеческим. Прости, Сайлас.
— Не за что тебе просить у меня прощенья, Ксал. Я и сам все знал.
Старик Вольверон нащупал руку целительницы. Во мраке слепоты он чувствовал близость одежд Ксал, пропахших пряными ароматами, чувствовал запах дыма ее трубки. Его внутреннее зрение рисовало картину: они сидят с Ксал за маленьким круглым столиком в полутемном шатре за фургонами. Столик застелен толстой парчовой скатертью, на столе лежит тяжелый стеклянный шар. Огонек золотого светильника едва-едва рассеивает мрак.
Здесь жила пророчица.
— О Ксал! Как много времени прошло!
— Такова судьба нашего народа — мы должны дождаться своего часа.
— Ты по-прежнему веришь в это? — спросил старик. Этот вопрос не раз он задавал сам себе, в своей пещере в Диколесье.
— В то, что вся наша жизнь ожидание? Я верю в то, что все проходит. Но ты, сводный брат мой, — один из нас. Внутри тебя живет надежда на будущее. Разве ты не ощущаешь перемен в ткани воздуха?
Рука Ксал очертила круг над стеклянным шаром, и Вольверон почувствовал, как внутри шара что-то едва заметно шевельнулось. Воздух вокруг них чуть дрогнул.
— Я чувствую только память о прошлом.
— Тогда все, что ты чувствуешь сейчас, покинет тебя. Рука Ксал выскользнула из пальцев старика.
Потом они сидели и пили маленькими глотками горьковатый чай.
— Эпоха Искупления близится к концу, Сайлас. Ты чувствуешь, что это так?
— Что-то я, безусловно, чувствую, Ксал. Я боюсь будущего. Не из-за себя — моя жизнь уже прожита. Я боюсь за свою девочку.
Голос Ксал прозвучал понимающе и сочувствующе.
— Сайлас, мне понятен твой страх. Мой ребенок уже вырос. Мой сын взрослый, сильный мужчина, но мне страшно за него. Но тебе нельзя опускать руки, о сводный брат мой. Близится решающий час, и ты должен будешь сыграть свою роль.
Знакомая боль кольнула пустые глазницы старика.
— Я попробую, Ксал. Но ты забываешь о том, что я лишь наполовину вашей крови. Вторая моя половина — эджландская.
— Я помню об этом, Сайлас. Это и есть самое главное в твоей жизни.
Старуха откинулась назад, глубоко затянулась трубкой. Память Сайласа подсказала ему, как выглядит трубка пророчицы — резная чашечка, сужающийся мундштук. Они молчали, и казалось, что звуки ярмарки стали громче здесь, в тишине, наполненной ароматами и запахом дыма. Слышались веселые мелодии и далекие взрывы смеха.
И вдруг старик Вольверон неожиданно рассмеялся. Беззвучно, но глубоко, и смех сотряс его тело подобно рыданиям.
Это было страшно.
— Прости, Ксал, — выдохнул старик. — Как же это на самом деле смешно! Сколько циклов подряд я изгонял из себя вагана, а теперь…
Он описал рукой круг, и Ксал, поняв его шутку, не смогла сдержать улыбки. Она вспомнила о том, как увидела своего сводного брата впервые, много циклов назад! Тогда он был бледным, стройным юношей в балахоне со стоячим воротником, и на груди его, затянутой в блестящую черную кожу, сверкал Круг Агониса.
«Ваш табор — логово похоти и безбожия. Я явился, чтобы потребовать: ваше племя должно немедленно убраться отсюда».
Ксал тогда была самой обычной девушкой. Она прислуживала за столом своего отца — короля ваганов. Как она тогда смеялась! И отец не одернул ее: он только вытер с губ остатки сока джарвела и враждебно уставился на пришельца.
«Ну-ну! Ирионский проповедничек! Ну-ка, парень, скажи мне, у тебя между ног что-нибудь растет или нет? Может, отрезали?»
Юноша побагровел от злости и стыда и сжал в руке символ Агониса.
О, если бы сила его веры могла ударить короля ваганов, он бы сделал это! Юноша пылал праведным гневом. Просто поразительно — какой путь способен пройти человек за время жизни! Юный Вольверон и нынешний старик были полными противоположностями.
Или нет?
Его сводная сестра, увидев его в тот день, впервые ощутила свою одаренность. Она увидела будущее Вольверона. Будущее его было подобно горькому корню, готовому вот-вот дать росток.
И тогда Ксал перестала смеяться и ее охватило сострадание к Вольверону.
Она не знала тогда, что он — ее сводный брат.
Сайлас Вольверон прослужил проповедником в Ирионе почти восемь циклов к тому времени, как разразился скандал, потрясший деревенских жителей. Не сказать, чтобы случившееся стало такой уж неожиданностью. Вольверон был хорошим проповедником, его уважали, им восхищались. Он был щедр, добр и одарен поистине пламенным богопочитанием. Однако во время последнего цикла своего служения Вольверон стал каким-то странноватым.
Началось все со Стеклянной Комнаты — диковинного помещения, устроенного Вольвероном в приделе Дома Проповедника. Стены и потолок там были сделаны из стекла. Наполнив комнату разнообразными растениями и цветами, Вольверон притащил туда большущий письменный стол. Сидя за ним, он писал свои проповеди и готовился к ним посреди своего искусственного леса. Затем он стал там распивать чай с прихожанами! Одна уважаемая вдова пожаловалась соседям на то, что проповедник на нее и не смотрел даже, а любовался облаками сквозь листву!
Потом… потом пошли разговоры про то, что молодой проповедник якобы бродит по Диколесью, что-то бормочет себе под нос, подходит к деревьям и гладит их стволы. Как-то вечером в местном кабачке один молодой дровосек рассказал страшную историю и клялся, что не врет: собрался он рубить могучий дуб, и тут на него из подлеска выскочило какое-то страшилище в лохмотьях, да как закричит на него, чтобы он, дескать, не трогал дерево и убирался. Одного этого вполне хватило бы, чтобы напугаться до смерти, но дровосек с пеной у рта утверждал, что все оказалось еще ужаснее: у страшилища было лицо молодого проповедника! Не все, конечно, в эту байку поверили, но, тем не менее, на следующий день история разлетелась по долине.
А потом были другие истории, и некоторые из них оказались похуже первой. Одни болтали, будто бы видели, как проповедник возвращался из ваганского табора без балахона. Слуги, работавшие в лектории, сплетничали о том, что слышали под дверью, как Вольверон распевает странные песнопения, болтали также, что он стал подвержен внезапной смене настроений. Повариха нашептала своей соседке, будто бы проповедник отказался от прекрасно приготовленной баранины со специями и объявил, что не намерен более употреблять в пищу мясо животных! Бедная женщина чуть не плакала. Правда, на следующий день Вольверон удивил ее. Похоже, совершенно забыв о сказанном днем раньше, он заказал своего любимого голубя в варльском вине!
Это было очень странно. Это было слишком странно.
А потом Сайлас стал странно вести себя во время проповедей. Он ни с того ни с сего становился рассеянным, умолкал. Прихожане во время таких пауз чувствовали себя в высшей степени неловко: шаркали ногами и нервно переглядывались. «Может быть, проповеднику нездоровится?» — было написано на их лицах.
Поползли слухи. Начались тревожные разговоры. Следовало известить Максимата. Ведь, в конце концов, ирионский храм был богат и почитаем, ему щедро жертвовали деньги предшественники нынешнего эрцгерцога. Такое не могло продолжаться. Однако проповедник Вольверон в течение многих циклов пользовался чрезвычайной популярностью у прихожан. Но когда свояченицу эрцгерцога, благочестивую старую деву Умбекку, попросили вмешаться, она с яростью отвергла эту просьбу, заявив, что непоколебимо верит в то, что с проповедником все в полном порядке.
