захотелось есть, а кораблик, перенесший не один рейс, уже отказывался плавать и норовил утонуть, — тогда Дениска с Максом покинули реку и, ненамного опережая возвращавшихся с пастбища коров, отправились на ужин. Как выяснилось, дядя Юра уже вернулся из гостей — немного захмелевший, он сидел за столом и потчевал бабушку и Гордеичихову Марину рассказами из жизни скрипачей; рядом же восседал Ягор Василич, чей «Беларусь» темнел во дворе старым драконом.
Явившегося Макса мигом усадили за стол, накормили и приобщили к слушанию.
— …Добра, — сказала наконец Марина, — нам ужо, напеуна, час ехаць. А то Василичу не тольки ж мяне трэба завезци, але й заутра на работу збирацца.
— Ды да работы… — отмахнулся тот (хотя с места встал). — Ну, давай вырушаць. Ничога, не перажывай, заутра ранкам будзешь дома.
И гости, попрощавшись, вышли.
— Куда они? — удивился Макс.
— Марина решила вернуться в город, — объяснил дядя Юра, — а Ягора Василича попросили отвезти ее до автобуса.
— Так поздно же…
— Как раз на вечерний рейс успевают.
«Но она ведь собиралась остаться…» — сонно подумал мальчик.
Правда, выяснять эти подробности у него уже не было ни сил, ни желания. Вымыв в тазу ноги, Макс отправился в постель — и так вымотался за день, что всю ночь спал как убитый. Поэтому и не узнал, приходили ли к нему сегодня чужаки.
Глава шестая
Ругали меня, не ругали,
Я рвался навстречу огню.
По неумолимой спирали
Я двигался к этому дню.
Самое интересное, что Максовому «горю» с журналистами смог помочь никто иной, как дядя Юра. Еще вчера, будучи в гостях у Ягор Василича, он услышал от Валентины рассказ про круги — и сегодня снова засобирался на почту. Как объяснил он Максу, в Минске живет один журналист, который исследует подобные аномальные явления; Юрий Николаевич знаком с ним и хочет пригласить его, чтобы тот попытался выяснить, что к чему.
Макс с Дениской запланировали на сегодня экспедицию в огород и окрестности, так что дядя Юра на почту пошел один. Он добрался до Адзинцов без приключений, продиктовал Валентине нужный телефон и отправился в кабину, на которой висел плакат Президента. Пока ждал соединения, вспомнинал о том, как впервые познакомился с Остаповичем.
Это случилось лет пять назад — во время одного из «послесоветских» минских концертов Юрия Николаевича; в те годы, когда его шокировало здесь все: люди, магазины, разговоры. Тем более, что было с чем сравнивать. Тем более, что для него эта страна все-таки оставалась родиной. Но вместе с тем Юрий Николаевич совершенно четко знал, что ему, музыканту, не дано повлиять на что-либо здесь: ни совершить кардинальных перемен, ни устроить революцию или покушение… — впрочем, даже явись к нему сам архангел Михаил и заяви, мол, избран ты на дело великое — наверное, не пошел бы. Знал: бескровных революций не бывает — вообще.
И, вялый от понимания собственной невозможности что-либо изменить, словно пришибленный из-за угла пыльным мешком, он как-то отыграл нужное — и уже потом, в фойе, был перехвачен бойким молодым человеком. Молодой человек назвался («Игорь Всеволодович Остапович») и отрекомендовался («корреспондент местной газеты „Навины з усяго свету“ „), после чего попросил возможности „проинтевьюировать маэстро“. «Маэстро“ пожал плечами: он слабо представлял себе, о чем можно говорить в подобном интервью. Имя Юрия Журского по-прежнему оставалось широко известным лишь в узких кругах, поэтому… Но бойкий молодой человек пресек всяческие попытки самоуничижения и уволок Юрия Николаевича в кафешку. Где они и проболтали добрых три часа: вначале под заунывное жужжание диктофона, затем — выключив его с обоюдного согласия.
Впечатление от этого знакомства у Юрия Николаевича осталось самое хорошее. Внешне Игорь больше всего напоминал классического советского геолога: долговязый и рыжебородый, он безбожно дымил сигаретами и вел себя по-приятельски, но не фамильярно. С первых же минут разговора журналист удивил Юрия Николаевича отличным знанием профессиональных подробностей жизни музыканта. Подобная осведомленность, как оказалось, вообще была одним из правил Остаповича: если уж он за что-нибудь брался, то брался основательно.
Они поговорили на темы, интересовавшие Игоря, а после как-то сами собой переключились на тогдашнюю политическую обстановку в стране. В те дни Юрий Николаевич поневоле все пропускал именно через эту призму — Остапович же, как и любой живущий здесь, конечно, тоже не мог оставаться равнодушным к происходящему. Именно он рассказал Юрию Николаевичу о вещах диких, казалось бы, немыслимых в нынешние времена. О государственных типографиях, которые отказывались печатать газету из-за помещенной в номере карикатуры на Президента. О белых полосах в одном из выпусков: там должен был быть опубликован доклад одного из опозиционных депутатов, но доклад велели «не пущать» — и тогда газета вышла с «молоком»; в результате главреда уволили. О звонках и «нежных беседах», в которых вам намекали о том, что и как следует делать, — и чего делать нельзя ни в коем случае…
Рассказывая все это, Игорь, против ожидания Юрия Николаевича, не суетился и не оглядывался через плечо. Заприметив удивление в глазах собесединка, журналист горько усмехнулся: «Ну, не так ведь все и плохо. Не переживайце, за нами не придут люди в чорном. Во всяком случае, не из-за гэтага разговора… Я ведь вообщэ не чыслюсь в „политичэских“. Мой круг интересау
— культура, наука и таму падобнае. Ничога сациально апаснага».
Говорил он это с пренебрежительной усмешкой, словно подтрунивал над самим собой.
«Я специалист в гэтой обласци. Мне поздно переучывацца на деяцеля баррикад».
«Мне тоже, — сказал тогда Юрий Николаевич. — А жаль…» Потом они распрощались: Игорю нужно было бежать делать материал, а Журскому — вскоре улетать обратно в Киев. Но когда Юрий Николаевич снова приехал в Минск с гастролями, после концерта его уже подкарауливал Остапович. Как признался Игорь, не только чтобы сделать очередное интервью, но и просто для того, чтобы пообщаться.
Он снова уволок Журского в кафешку, где их уже ожидало несколько молодых людей. Игорь представил их, как своих друзей, которые увлекаются музыкой и давно уже просили познакомить их с каким-нибудь известным исполнителем. Юрий Николаевич сделал вид, что поверил подобным неуклюжим объяснениям, и только потом, часа два спустя, догадался, в чем же дело. Все они, эти ребята, смотрели на него, как на чудо, ловили каждое произнесенное им слово. Но не потому что считали его великим исполнителем — причина была проще и… невероятнее. Он представлялся им неким символом свободы, самим гарантом того, что где-то есть люди, которые живут иначе, чем они здесь, и что эти люди, по сути, такие же, как они сами. Он был человеком из «Свободной Страны»! (хотя самого Журского такой подход немного смешил: он-то прекрасно знал, что и той стране, откуда он явился, далеко до звания свободной).
С тех пор у них это превратилось в традицию — каждый раз, когда приезжал Юрий Николаевич, после концерта он непременно отправлялся на встречу с ребятами.
На одной из таких встреч Остапович и рассказал, что давно увлекается всякими аномальными явлениями, летающими терелками и пришельцами из космоса. Даже пытается, по мере возможностей, совмещать это с профессией журналиста — жаль только, самому свидетелем подобных вещей быть не
