да плюс случившееся у реки: круги, сумасшедшая седая учительница с косой дурацкой…
Остапович ерзал на лавке, так-сяк глотал норовившие встать поперек горла куски; беспричинно волновался.
Тут еще и мать Журского уселась в комнате да чего-то в миске перемешивает
— а глазами все за гостем следит! Вот уж ведьма так ведьма, не в обиду Юрию Николаевичу будет сказано.
Вернее, сказано как раз не будет. Чтоб — не в обиду.
А будет сказано:
— Дзякую, Настасия Мацвеяуна! Вельми смашна!
Журский с мальчишкой поддерживают:
— Да! Класс!
— Спасибо, мам, на самом деле, очень вкусно.
— На здароуечка, госцейки мае залатыя! На здароуечка!
И тут старушка отчебучивает такое… Игорь сперва решил даже: умом бедолаха тронулась, от радости. Поднялась, подошла к столу, ложку, которой бурду в миске размешивала, на скатерть положила, а сама согнулась и — шасть под стол! Проворная бабуся!
Все трое «госцюшек», само собой, в недоумении, нагибаются — глядь, а хозяйка миску свою в угол поставила (тот самый, «красный», в котором иконы висят) и чего-то шепчет.
Игорь поневоле прислушался:
— Стауры, Гауры, кали чуеце мяне, гэтая яда для вас, наядайцесь пра запас!
Остапович не знал, кто такие эти «Стауры-Гауры», но в одном был уверен: сам бы он ни за какие суперпризы не попробовал этого угощения. Мало того, что оно ощутимо пованивало чесноком, так еще и на вид напоминало скорее некое блюдо после того, как оное съели.
Гауры и Стауры, причем по несколько раз.
И вот еще что почудилось Игорю: будто ритуал этот, с миской на полу, с обращение к Бог весть кому, — знаком ему.
Напряг мозги — и точно, Настуня ж читала!
— Знаю я про гэтый звычай, — сообщил он недоумевающим Журскому и Максиму.
— У якийсь асабливый дзень так задабрывали душы сабак багатыра Буя (ци Бая
— не прыгадаю ужо). Вучоныя личаць, што слово «Гауры» произошло ад литоускага «лохмы», а «Стауры» — от «выть». И што гэтыя дзве сабаки бегали за сваим гаспадарам усюды, тож и пасля смерци не пакинули яго.
Ци прауда, Настасья Мацвееуна?
Поднялась Настасья Матвеевна с пола, на Игоря глядит.
— В книжках, ведама, рознае пишуць, — говорит. — Тольки там заужды усе не так, як у жыцци.
И улыбается, устало так улыбается…
После обеда Остапович почему-то не торопился идти ко второй группе кругов. Юрий Николаевич — и подавно. Присели на той же лавочке у забора, на дорогу глядели, молчали; журналист перекуривал.
— Лето какое-то до неприличия дождливое выдалось, — сообщил Журский, наблюдая за похмурневшим небом. — Мать с отцом жалуются, что сено никак не просушится.
— Высахнець, — отозвался Игорь. — Ня могуць жа увесь час одны дажджы исци. А кстаци, — спохватился он, — кали круги зъявилися, дождж таксама ишоу?
— Кажется, да. Это имеет какое-то значение?
Журналист пожал плечами:
— Кали б знацця!
Я вось што думаю, на небо гледзячи. Не пайдзем мы сення да других кругоу — толку ниякага. Знимаць не палучыцца, надта пасмурна.
— Лады! Тогда как насчет немного поработать? — предложил Юрий Николаевич.
— А то у матери в двух-трех местах забор прохудился, так я все собираюсь подлатать… Ну и видишь, — он протянул, показывая одетую в красную шерстяную повязку кисть левой руки. — Я ее вроде и вылечил, но все-таки один не справлюсь. Поможешь?
— Чаго ж не?
В это время из окна, что глядело на улицу, высунулся Макс:
— Дядь Юр! Мы скоро к кругам пойдем?
— Завтра, козаче. Сегодня — отбой!
— Понял, — он исчез в окне и через некоторое время прошагал мимо них, скрывшись во дворе Гордеичихи.
— Ну што, — отбрасывая окурок, сказал Игорь, — пайдзем забор латаць?
Дениска тоже уже пообедал и сейчас переключал каналы телика.
— Тут з гэтай антэнай ничога паглядзець немагчыма! — пожаловался он приятелю. — Па праграмцы — фильм класный павины паказываць, а тут настроицца на патрэбный канал нияк не выходзиць.
А што твае, исци скора будуць?
— Они отменили, — махнул рукой Макс. — Типа погода плохая для фотографирования и все такое.
— А-а… Тады сядай — будзем саветавацца.
— О чем советоваться? И так ясно: круги эти, новые — настоящие.
Дениска засмеялся. Он смеялся долго, и немного обидно, а потом покачал головой и объяснил:
— Чаму ж яны сапраудныя? Да, мы их не рабили, але ж их мог зрабиць хтось иншый.
— Да ну! Кому это нужно?
— Не ведаю… Но…
— И еще! Ты видел, как это сделано?
— Бачыу, — скривился Дениска. — Ну так трактарам ци…
— Подожди, — теперь Максу пришлось урезонивать приятеля. — Следов колес нету. Выходит, трактор нужно было разобрать, перенести в круг, собрать, проехаться на нем, снова разобрать и унести. Прикидываешь?
— Да… А што кажыць журналист?
— А он шуганутый какой-то, с него толку никакого.
— У мяне куча идзей, — признался Дениска. — Мы ж можам сами паразследаваць, хто гэта зрабиу. И пра хату ведьзмарки — я тожа нешта прыдумау. Тольки трэба усе прадумаць и исци, кали нихто не будзе нас шукаць.
— Значит, не сегодня и не завтра, — подытожил Макс.
— Але й ня можна доуга затрымавацца, — предупредил Дениска. — А то бабка моя зусим збожыволила з гэтаю думкаю мяне да горада отправиць.
А сення яшчэ фокус выкинула. Якиесь плошки па хаце разставила, соли туды намяшала, часнака. Пытаю для чаго — нада, кажыць.
— Моя только что за обедом тоже сделала одну. Журналист сказал, что читал, будто это для духов каких-то умерших собак. Ерунда, конечно. Может, это чтобы мышей травить? Или — тараканов?
— Ага, точна. Яны ад аднаго запаху будуць здыхаць.
…И Дениска стал посвящать друга в подробности своего плана.
— Здорово, мужыки!
Воспользовавшись неожиданностью, молоток коварно выворачивается и едва не входит в контакт с пальцем Юрия Николаевича. Вот же, в кои веки взялся за работу по дому — и на тебе, сразу пальцы калечить!
