— Значит, для этого я должен стать цветком?
— Вот именно. Не обязательно цветком. Можно камнем. Или тараканом.
— Похоже, это твои любимые животные.
— Не остри, да еще так неумело. Кстати, юмор для тебя — тоже закрытая вещь.
Хорошо смеется только свободный человек.
— Свободный и сильный — это одно и то же?
— Вовсе нет. Свободному человеку легче стать сильным, чем наоборот. Свобода легко впитывает любые качества, а сила зачастую бывает туповата. Кстати, свободный человек может выбрать быть слабым — на то он и свободный.
— Давай вернемся к тараканам.
— Давай. Чтобы стать собой, надо научиться быть другим. Нет нужды быть тараканом и пожирать объедки — достаточно просто побывать в его шкуре.
Разумеется, временно. А там, глядишь, — понравится. Учись принимать любой облик
— только так можно выйти за границы страхов и прочей дребедени. Учись чувствовать мир изнутри, искать новый опыт. Пойми, твои клетки по сути идентичны клеткам любого живого существа, их объединяет единая память, единое сознание.
Когда-то ты был динозавром, когда-то — водорослью. Ты можешь найти общий язык с летучей мышью, белкой, змеей.
— По-моему, ты говоришь нереальные вещи. Или такое доступно только высоким магам типа Дона Хуана.
— Да плевать мне на твое мнение! Подумаешь, он настолько крут, что может себе позволить сомневаться в том, чего никогда не пробовал. Ты думаешь, что должен верить мне? Чушь собачья! Просто вместо того, чтобы внимательно слушать, ум городит убогие концепции, ограничивая свои возможности. Не надо мне твоей веры, я не священник и не Дон Хуан! Я хочу, чтобы ты умел слушать с доверием — так можно слушать человека, можно — шум дождя. Может быть, дождь говорит важные для тебя вещи? Он не требует веры — он ждет доверия. Улавливаешь разницу?
— Ну, допустим.
— Ни хрена не «допустим». Вера — это настройка ума. Ты подчиняешь ум определенной, приемлемой для него концепции, и запускаешь на полную катушку, подчиняя чувства и эмоции. Вера — это слепой, глухой и безумный баран.
Идеальный христианин идет на крест, не задумываясь, зачем ему самому это нужно.
Мусульманский фанатик взрывает автобус с детьми, считая, что его Аллах искренне в этом нуждается. Иудейский фанатик убивает мусульманского фанатика, и дальше — бесконечная кровь, резня, страдания. Вот тебе вера.
— А доверие?
— Доверие — совершенно другая штука. Оно не закрывает, а открывает сердце.
Доверие не нуждается в концепциях, оно не выносит оценок. Если ты доверяешь человеку, ты просто соглашаешься разделить с ним его путь. Ты становишься его компаньоном, сотрудником, а не слугой. Доверие — это чуткие глаза и уши, внимательный и незакрепощенный ум. Это осознание.
— По-твоему, в вере нет доверия?
— Нет и быть не может. В вере нет свободы, а доверие — это свобода. Рабом быть легко — вот почему так мало людей по-настоящему понимало Христа, вот почему ни одна из ведущих религий не имеет ничего общего с их основателями. Хорошо быть рабом Самого Главного Хозяина.
— Допустим. Но давай вернемся к «гиперреальности». Это упражнение входит в твое Искусство?
— В Искусство входит все. Абсолютно все. Слушай внимательно. Люди Искусства используют для практики все, что входит в их жизненную сферу, любой опыт. Взять тебя. Во сне ты получил определенные ощущения — это уже данность, готовый материал для работы. Приснись тебе другой сон, пришлось бы использовать его.
Здесь нет никаких особенных целей — ты спонтанно разрабатываешь вещи, которые приходят к тебе сами. Если человек сломал ногу, можно использовать для работы боль, увечье, состояние временной неподвижности, наконец непривычные условия больницы, соседей по палате, врачей, медсестер.
— С какой целью?
— Не с целью, а с надеждой на то, что это приведет тебя к цели. На пути Искусства цель становится ясна тогда, когда осталась уже далеко за спиной.
— Ты хочешь сказать, что упражнения с цветком и прочее ты просто выдумал, пользуясь случаем?
— Пользуясь твоим случаем. Неожиданно для себя ты набрел на необычный опыт.
Просто глупо его не использовать. И довольно разговоров! Каждый раз, практикуя «врастание», мягко задерживай взгляд на каком-нибудь предмете. Желательно, чтобы это был малоподвижный предмет, например, куст или камень. Вслед за тем понемногу вспоминай обстоятельства своего сна: как ты засыпал, что ты думал при этом, с чего начался сон, цвета, формы, состояние удивления — словом, вспоминай все, перебирая воспоминания, как бусинки четок. Мало-помалу ты наткнешься на свою «гиперреальность». Войди в нее мягко и бережно, как если бы ты переводил за руку маленького ребенка через дорогу. Не насилуй себя. Как только ум начнет отвлекаться, вдохни-выдохни и снова возвращайся, можешь с другого конца. Броди по своему сну в поисках нужного тебе ощущения. Как только оно станет отчетливым, позволь ему увлечь себя. Это важно: не ты, а оно начинает игру. Добейся, чтобы твоя пассивность стала совершенной. Отступай и возвращайся, пока не попадешь в цель, как шарик для гольфа в лунку. Стань зыбким, как ткань сновидения. После этого делайся своим камнем или кустом.
— А что потом?
— Суп с котом! Ничего особенного. Придется возвращаться.
— А если не захочется?
Халид вдруг стал серьезным и задумался.
— Иногда ты задаешь совершенно идиотские вопросы, иногда — исключительно тонкие. Некоторые так и поступают, но это не путь Искусства. На пути Искусства ты всегда остаешься сам собой, и чем больше удаляешься от точки ученичества, тем тяжелее это дается. Слишком много соблазнов…
— Каких соблазнов?
— Разных. Соблазн овладения силой, соблазн управления людьми, соблазн власти.
Никто от этого не застрахован.
— Вот видишь, а ты упрекал меня в наркомании. Вероятно, судишь по себе?
— Да ни по ком я не сужу. Невозможно предугадать, какой путь кого увлечет. На пути Искусства вообще нет никакого пути.
Мы помолчали. Я отошел в сторонку и попробовал упражняться в «гиперреальности», но мысли шумели и сосредоточиться было невозможно. Потоптавшись в кустах, я вернулся к Халиду. Он откинулся на траву, подложив под голову руку. Снова и снова я рассматривал его лицо. Он был похож на тысячи своих единоплеменников — смуглый, черноволосый, слегка небритый, с большими черными глазами. Его трудно было узнать в толпе.
— Халид, расскажи мне об Искусстве.
— Как всегда, в двух словах?
— Можешь в трех.
— Ладно: Искусство — это искусство.
— Очень понятно.
— Кто может, пусть скажет лучше.
Снова зависло молчание.
— Хорошо, — вернулся я к разговору. — Кто основал Искусство, где оно возникло, как ты научился ему?
Халид лениво жевал травинку.
— Это тайна?
— Да нет. Когда-нибудь ты узнаешь все в тонкостях, но тебе это будет безразлично. Пока ты
