- Для тебя готов быть кем угодно. Хоть самим Феликсом Эгмундовичем. Давай выкладывай, что за беда?
Ему не удалось меня обмануть, напротив. Он вел себя так, как и должен вести настоящий шпион. Не хватало еще, чтобы он признался случайной подружке в роковой оплошности. За это начальство по головке не погладит, наверное, у них там дисциплина - ое-ей! К тому же мне все равно деваться некуда. Понизив голос, рассказала все, что могла, начиная с Анталии. Фирма 'Купидон', Вагиночка, Громякин, клоны, подруга детства Иванцова, 'Дизайн-плюс' - и прочее, прочее. Уложилась в десять минут. Сидоркин не перебивал и, только когда закончила, отправился к стойке, сказав, что должен немедленно выпить. Промыть мозги от этой чертовщины.
Чертовщина, да. Я тоже это поняла, пока молола языком. Особенно дико про клонов. Но, как и Антон, я знала, что нет такой мерзости, которая органично не вписалась бы в московскую реальность.
Антон принес графинчик водки и закуски. Я ждала приговора. Как он решит, так и будет. Если не поможет, вернусь я в 'Купидон' и буду делать что прикажут. Пока я им нужна, не тронут. Откровенно говоря, после Эмиратов смерти я не боялась, но страсть как не хотелось стать измененной. К призеру, как Мосолушка. Страшно подумать... Был уважаемым членом общества, вором в законе, бизнесменом - и вдруг превратился в пресмыкающееся. Вся моя гордыня, доставшаяся от спившегося папочки, бунтовала. Понятно, в Москве полно измененных, куда ни плюнь - попадешь в зомби, но я не хотела быть одной из них. Уж лучше простая, незатейливая смерть в проруби или под ножом мясника.
Сидоркин выпил водки, пожевал колбаски, закурил сигарету - и все молча. Я его не торопила. Спешить некуда. Смотрела на него с горечью: ну почему, почему мы не встретились хотя бы несколько лет назад, когда я еще не была пропащей? Могли бы пожениться, нарожать детей, купить домик в деревне. Я работала бы художником-декоратором, как когда-то мечтала, а он ловил бы террористов - или кого они там ловят? Главное, в жизни появился бы иной, сокровенный смысл, который нынче заменился неукротимой погоней за долларом. Я никого не осуждаю, осуждать грех, но в ту минуту прокляла время, в какое меня угораздило родиться. Подлое, как рожа Ганюшкина.
- Турки-то при чем, Надь?
Я обрадовалась, вопрос конкретный.
- Как при чем? Канал сбыта. Туда сплавляют товар. Клонов, рабов. Наверное, каналов много, просто меня посадили на этот.
- С Гуревичем хорошо знакома?
- Лякин муж, - подтвердила я, - Клевый дядька. А Ляка - сволочь. Подставила меня.
- Надь, скажи по совести, тебе чертики не снятся? Ты не чокнутая? В смысле крыши.
- Что же такое! - взорвалась я, но тихо, без шума, не привлекая внимания. - Не веришь, что ли? Думаешь, лапти плету? Зачем мне это надо?
- Про клонов не верю. Про остальное могу поверить, а про клонов нет. Это научная фантастика.
- Ах фантастика?! Да я сама видела. Целые шеренги, и все одинаковые, как близняшки. А что они сделали с Мосолушкой, тоже не веришь?
- Что сделали с Мосолушкой?
Я рассказала, он выслушал. Выпил еще водки, я махнула рюмку и задымила, мы оба выглядели ошарашенными, но он больше, чем я.
- Антон, скажи прямо. Можешь помочь?
- Как, Надь?
- Вытащи меня оттуда.
- О чем ты? Если хоть половина из того, что ты рассказала, правда - твоя песенка спета. Никто тебя не вытащит. Сама же понимаешь.
Вот и приговор. Как обухом по голове. И он был, конечно прав. Так же прав, как весенний дождь с грозой, смывающий с асфальта грязь. Оставалось извиниться за то, что побеспокоила занятого человека, и распрощаться. Ему жить, мне пропадать в одиночку. Что заслужила, то и получи. Я затушила сигарету в пепельнице, поправила прическу. Жест неуместный. Сейчас на мне такая прическа, которую не поправила.
- Что ж, Тошенька, спасибо за доброе слово, за сочувствие. Считай, что ничего не слышал, а я ничего не говорила. Позволь расплатиться за выпивку? Это ведь я тебя пригласила, не ты меня. - Достала из сумочки кошелек, из кошелька пятидесятидолларовую купюру. - Думаю, хватит, а?
- Черт его знает, тут цены ломовые.
- Прощай, секретный агент.
- Прощайте, сударыня.
Когда встала, ухватил меня за руку и ловко вернул на место. В ту же секунду слезы хлынули у меня из глаз неудержимым потоком, как вода из прохудившихся кранов. Сидоркин, достав носовой платок, покачал головой и начал вытирать краску, растекшуюся по щекам. Я не сопротивлялась. Его забота нас сроднила.
- Издеваешься, да? Антон, мне страшно. Спаси меня.
- Спасти человека может только он сам, - наставительно заметил он, - С помощью поста и молитвы. Так учат святые старцы.
Невольно я улыбнулась, по натуре я смешливая, только давно забыла об этом. Сидоркин с поклоном подал рюмку водки:
- Выпей, краса ненаглядная. Облегчи душу. Я выпила с удовольствием. Слезы высохли.
- Не думай, могу и заплатить, если поможешь. Деньжата у меня есть.
- Большие?
- Турки счет открыли, не веришь? Вот, - показала пластиковую карточку со штрихкодами. Он ее чуть ли на зубок не попробовал.
- Сильная вещь, - оценил. - Надо проверить, не липа ли.
- Нет, не липа. Я проверяла. В банкомате сняла пятьсот баксов. Без проблем.
- С богатым человеком всегда приятно иметь дело, но у меня другое условие.
- Какое?
- Если все окончится благополучно, скатаем куда-нибудь на недельку позагорать. Третий год собираюсь, все никак не получается.
- Ты же сказал, моя песенка спета?
- Иносказательно - да. Но практика часто противоречит нашим представлениям о ней. Так написано у таджикского философа Наджилами Али.
- Ты очень образованный человек, хотя по тебе никогда не скажешь, - похвалила я. - ответь, что мне делать?
- Пока ничего. Сиди, работай. Мне больше не звони. Понадобится, сам найду, - не успела я испугаться, мягко добавил:
- Ужасно другое. Сегодня нельзя ни к тебе, ни ко мне. Надо поскорее разбежаться.
Я огорчилась не меньше его, робко предложила:
- Если тебе не терпится, можно в машине.
- Интересная мысль... Ладно, слушай инструкции... Говорил недолго, и я все отлично запомнила. Первый Урок конспирации. Отлетели беззаботные денечки и, наверное, никогда не вернутся. Но все бабы полоумные, и я не исключение. Его суровые наставления звучали для меня ласково, как пожелания спокойной ночи: 'Ляг на животик, Деточка, и болеть перестанет'. Я больше не чувствовала себя одинокой и радовалась лукавому блеску его сумеречных, темных глаз, погружаясь в них с головой. Что бы ни случилось дальше, за этот вечер я благодарна судьбе.
Была еще ошеломительная поездка по ночной Москве на 'жигуле'. Забыв обо всем на свете, до одури целовались на каждом светофоре, а то и прямо на ходу, и не разбились только благодаря его высокому водительскому мастерству и цыганскому счастью. Я не знала, что способна на такое. Поплыла, как квашня. Внутри не осталось ни одной жилочки, которая не принадлежала бы ему. Так и парила в невесомости, пока не высадил меня возле Павелецкого вокзала. Прощались недолго. Отдышавшись, я спросила:
