— Леню Шахова?! — Кларисса эффектно всплеснула ручками.
— Может, ты знаешь другого Шахова?
— Господи, но как, за что?! Кому он помешал, бедняжка?
— Убивают не за что-то конкретное, а по совокупности причин. Пора бы понимать.
— И ты можешь так спокойно об этом говорить, — на ее лице возникло выражение благоговейного ужаса. — Но ведь это же один из наших близких друзей. В воскресенье мы должны у него обедать!
— Значит, пообедаем в другом месте.
Именно в этот момент Сумской принял ответственное решение и опять отложил так и не надкусанный кренделек.
Не слушая возмущенное щебетание Клариссы, сделал два звонка: Буге Захарчуку, начальнику службы безопасности, и Семену Гаратовичу Кривошееву, собственному заместителю. Обоим велел немедленно прибыть на квартиру. Буга ответил, как всегда, по-военному четко: 'Слушаюсь, ваше благородие', — зато Семен Гаратович пустился в рассуждения о своем здоровье, которое, оказывается, подорвано в основном как раз такими экстренными, немотивированными вызовами спозаранку. Семен Гаратович был бизнесменом старой школы, еще подпольной выучки, умным, надежным, как железобетон, преданным и осторожным; у Сумского не было от него тайн, но, увы, приходилось терпеть закидоны старика, которых у него, честно говоря, не так уж много. Пожалуй, больше всего раздражала Сумского привычка Семена Гаратовича любой разговор начинать с подробного анализа своего драгоценного самочувствия, хотя никаких причин опасаться за него, кажется, не было. Для неполных семидесяти лет Кривошеев выглядел орлом, жрал и пил что попало и вволю таскался к девкам, любил расписать пулечку заполночь, но не было дня, чтобы Сумской не узнавал все новые роковые подробности о состоянии его сосудов, печени, сердца и остальных внутренних органов. Казалось, несчастный старик пребывал в маниакальном, почти восторженном ожидании инсульта, инфаркта, рака или, на худой конец, вич- инфекции, но это было не так. С точно таким же самозабвением он предавался и другим страстям, главная из которых была — деньги!
Его горькие причитания о 'лишнем грошике' или о 'копеечке, которая рубь бережет', вдруг перемежавшиеся высокопарными тирадами о финансовых потоках, как об энергетических артериях государства, либо о ссудном промысле с точки зрения Ветхого завета, кого угодно могли вогнать в тоску, но для Сумского были все же предпочтительнее, чем вечные жалобы на аритмию, дурной сон, шум в ушах и трудности с мочеиспускнием.
— Как сегодня наш стул? — вежливо поинтересовался Борис Исаакович, едва поздоровавшись.
— Хмм! — недоверчиво отозвался тот. — Кому это интересно. Понимаю, вы спрашиваете, чтобы сделать мне приятное, не утруждайтесь понапрасну, Боренька.
Вы же, молодые, рассчитываете прожить три жизни, что вам до нас! Не сочтите за труд, Боренька, намекните больному инвалиду, почему такая спешка? Зачем надобно ехать к вам домой, а не в банк? Ведь у нас в одиннадцать планерка.
— Планерка отменяется. Поверьте, Семен Гаратович, я бы не посмел беспокоить вас по пустякам.
— Ценю ваш сарказм, — ответил Кривошеев таким тоном, словно уже погружался в могилу. — Что ж, если позволите, только накину пальто...
— Убили Шахова, Семен Гаратович. Вчера в лесу обнаружили его труп. Причем с отрубленной головой.
Мгновенно Кривошеев преобразился. В трубке зазвучал молодой, резкий, хорошо поставленный голос:
— Вы позвонили Захарчуку?
— Он будет через полчаса.
— Необходимо просигналить по пятой линии.
— Будьте добры, Семен Гаратович, сделайте это за меня.
— Еще одно, Боря. Из дома — ни шагу. Вы понимаете?
— Увы, понимаю...
Повесив трубку, Сумской подумал о том, как жалко будет расставаться со стариком. Да разве с ним одним. В этой подлой стране ни один человек не мог быть спокоен за свою жизнь, зато ни в каком другом месте на их маленькой планете нет такого простора для коммерции, как здесь. Он был в этом совершенно уверен.
Более того, последние три-четыре года, начав почти с нуля и сколотив казавшийся невероятным еще вчера капитал, он ощущал себя абсолютно счастливым человеком и еженощно благодарил судьбу, пославшую ему возможность проявить свои силы в полном блеске. Не деньги для него были главной целью, как для суматошного Кривошеева. Его чувства можно было сравнить с просветленным состоянием миссионера, попавшего на остров к дикарям и вдруг обнаружившего, с какой доверчивостью они поддаются обращению. О да, поголовное большинство населения в этой стране были не просто дикарями, хуже того, это были существа, казалось, навеки впавшие в духовный анабиоз, но не прошло и года, как он стал замечать, что вокруг, ниоткуда, будто из воздуха, как их капиталы, появляется все больше нормальных людей, братьев по разуму, не отягченных предрассудками, нацеленных в будущее мощной энергией живых клеток. О, дивные, немыслимые превращения! Иногда он чувствовал себя как мальчик из волшебной сказки, узревший в диком лесу посреди зимы внезапное таяние снега, солнце на голубом небе и весеннее порхание птиц... Он знал, что чудо не бывает вечным, все счастливые сны кончаются сумеречным пробуждением, мальчик обязательно околеет в лесу, доброго миссионера опомнившиеся дикари рано или поздно сварят в котле себе на ужин, не стоит обольщаться, но он и не обольщался. Отходняк спланирован заранее, поэтому, услыхав темное громыхание надвинувшейся грозы, он не утратил самообладания.
— Собирайся, — сказал жене, возмущенно лепечущей что-то о неких бесчувственных тварях, которых не проймешь ничем, кроме...
— Куда собираться? — удивилась Кларисса. — На похороны? Но ведь ты же сказал, его только вчера убили.
— Нет, не на похороны. Вечером улетаем в Лондон.
Уложи два-три чемодана, не больше. Только самое необходимое.
— Ты рехнулся, любимый? Как я могу собраться за один день? Сколько мы там пробудем? Неделю, две?
— Возможно, всю жизнь.
Ее личико вспыхнуло, сморщилось. В карих глазах растерянность.
— Борька, что за чушь ты порешь? А как же родители? Как все остальное?
— Обсудим потом.
— Что случилось, в конце концов?! Имею я право знать?!
— Чем больше у женщины прав, тем она несчастнее.
— Прекрати разговаривать в таком тоне! Я не глупее тебя... Ответь, почему я должна сломя голову мчаться в какой-то вонючий Лондон? У меня совсем другие планы.
Кларисса настроилась на перепалку, и он вдруг испытал к ней прилив жалости, как к овечке, резвящейся на лугу и не заметившей подкравшегося волка.
— Дорогая, нам надо спасать свои шкуры.
— Спасать шкуры? — Кларисса хлюпнула носом, ее настроение вмиг переменилось. — Что ты говоришь, Боренька? От кого спасать? Мы же никому не делали вреда!
— Похоже, кто-то думает иначе.
— Боже мой, какой ужас! Это как-то связано со смертью Ленечки Шахова?
— Думаю, да.
— Но ведь.., но как же...
— Все, успокойся. Ничего страшного не происходит.
Переоденься, приведи себя в порядок. Сейчас приедут Буга и Семен Гаратович...
Буга явился через десять минут. Если кто-то представлял для Сумского загадку, то это был именно этот, невысокого роста, светловолосый крепыш с сонными, как у сома, глазами. Естественно, прежде чем
