стрелков.
– Третья лоханка оседлала транспорт у контурного привода, – пояснил Вальдес. – Мы боялись разгонную шахту пробить. Ремонт в пустоте – штука дорогая.
Кро подтвердил эту версию молчаливым взмахом протеза, а Птурс тут же начал объяснять в деталях, как разнесли корыта дроми, Вьетнам их мать, сначала первое, потом второе, как пощупали за вымя третье, проделав в шлюзовой дыру и выпустив дерьмо, как припекли ему лазером – вот, шрам еще не зажил! – и как воняло после драки в «Ланселоте», пахло так, что хоть сквозняк изображай, да только что за сквозняк, ежели пусто кругом, и потому пришлось терпеть три дня и чистить перышки на базе, но все равно амбре такое, что стыдно подойти к приятелю, не говоря уж о бабах. Этот долгий монолог иногда прерывался криками голографической птицы, звавшей всех рр-рубить шварртовы, ррезать горрло и бурром нерреть. Когда же история закончилась, Жакоб принюхался и заявил, что от Птурса ничем не пахнет, кроме ширьяка, и что спиртное всякий запах отбивает – само собой, если принять на грудь в необходимой дозе. Тем временем двенадцать фляжек показали дно, и пришла очередь для Кро и Вальдеса знакомить щель со своими медальонами. Шум в кабаке становился все громче, сабли, якоря и топоры могли уже повиснуть в дымном воздухе без дополнительных опор, папаша Тук вспотел, гоняя тележку и подносы на гравитяге, а над стойкой, обещая грруды пиастров, надрывался попугай.
Дверь отворилась, и в кабак вошли женщины. Их было семь или восемь – высоких стройных амазонок из Конвоя Врбы, носивших голубую униформу с портретом героического адмирала. Окинув мужчин внимательными взглядами, они проследовали к дальнему столу, уселись и велели подавать китайское сливовое вино, дробленые орехи с медом и лепестки кайсейры. То были блюда лоона эо, которые лучше готовили в «Пигге», чем «У Сильвера»; в «Пигге» прямо перед входом росла огромная кайсейра, и лепестки ее были свежи, как первый снег. К тому же там выступали индийские девушки-плясуньи и труппа из Новой Мексики в костюмах майя и ацтеков, изображавшая весьма пикантные обряды плодородия. Но у заведения папаши Тука были свои преимущества: здесь собирались ветераны и здесь нередко вспоминали о Земле. У колонистов, особенно женщин, всякая весть с прародины ценилась больше хлеба и зрелищ.
– А вот и милые дамы! – воскликнул Птурс, попробовал встать, но, сраженный ширьяком и силой тяготения, рухнул на свой бочонок. Толпа, окружавшая экипаж «Ланселота», стала рассасываться; мужчины перетекали ближе к девушкам, здоровались, улыбались, приглашали их к своим столам. Если существовал антагонизм между Патрулем и Конвоями, к слабому полу это никак не относилось. Вообще-то на Данвейте, где выходцы с Земли жили второе столетие, хватало женщин, хрупких изящных китаянок, смуглых индусок, темнокожих гаитянок и страстных дочерей Бразилии, Мексики и Уругвая. Но эти девушки в голубом были другими – другими уже потому, что рисковали жизнью наравне с мужчинами. Их не страшили ни черные бездны, ни блеск чужих светил, ни погружение в Лимб, ни залпы аннигиляторов; свою работу они выполняли не хуже, чем тысячи других бойцов Данвейта. И еще – о чудо из чудес! – были среди них такие, каких не сыщешь на всей планете, светловолосые, белокожие, с синими и серыми глазами.
Одна из этих сероглазок сейчас смотрела на Вальдеса. Пристально смотрела – можно сказать, не спускала глаз.
Птурс ткнул его локтем в левый бок, Кро пихнул протезом в правый.
– Иди к ней, – молвил Птурс заплетающимся языком. – Такая девка по тебе сохнет! Это ведь не лончиха субтильная, а яблочко в самом соку. Иди, капитан, не щелкай клювом!
– Иди, – поддержал его Вождь. – Я ощущаю благоприятные флюиды. Иди!
– Ну, раз флюиды… – пробормотал Вальдес, поднялся и начал пробираться вдоль стойки. «На аборрдаж!» – рявкнул над ним попугай. Вздрогнув, он сделал пару шагов и присел рядом с девушкой. На ее тарелке увядали нетронутые лепестки кайсейры.
– Здравствуй, Инга.
– Здравствуй, Сергей.
Они помолчали, пряча глаза друг от друга. Потом Инга Соколова, третий штурман из Конвоя Врбы, спросила:
– Давно вернулся?
– Сегодня днем, – сказал Вальдес и перешел на русский. – Сел на грунт в час семнадцать и отмывался от вони до трех. После Птурс сюда потащил, расслабляться.
Инга повернулась, внимательно оглядела Птурса и заметила:
– Он, кажется, уже расслабился, да и остальные тоже– – На ее губах промелькнула улыбка. – Я хочу уйти отсюда. Пойдешь со мной, Сергей?
– Да. Конечно. С удовольствием.
Пробравшись между столиками, они вышли на площадь. Впрочем, никто не знал, являлось ли в былые времена это место площадью или чем-то иным, непостижимым для человека. Большая, идеально круглая площадка была покрыта стекловидным веществом, и в его глубине, казавшейся бездонной, медленно и плавно скользили цветные фигуры, то складываясь в яркий геометрический узор, то распадаясь в хаотическое смешение точек и пятен. Если смотреть на их пляску достаточно долго, то начинала кружиться голова, после чего не исключалась временная амнезия. Другим загадочным свойством площади было отторжение искусственных тел: любые постройки и агрегаты тут быстро разрушались, а наземные транспортные средства не могли ее пересечь – отказывал двигатель. Но пешие прогулки не возбранялись, как и строительство за пределом периметра. Местные площадь не любили и называли ее Чертовым Кругом.
Вальдес и девушка шли неторопливо, стараясь не глядеть под ноги и направляясь к холму с громадой Замка, что высился напротив кабачков и лавок. Инга, в отличие от рослых соратниц, была невысокой, Вальдесу по плечо. Светлые короткие волосы, серые глаза и чуть вздернутый носик, усыпанный веснушками, – внешность, вполне обычная в Швеции или России, но редкость для Данвейта. В период Войн Провала Данвейт заселялся людьми из стран с избытком человеческих ресурсов, смуглыми, темноволосыми и темноглазыми. Эти потомки ландскнехтов из Индии, Бразилии, Китая уже не отличались воинственностью; их вполне устраивал великолепный мир, дарованный лоона эо предкам за верную службу.
Рыжее солнце Данвейта склонялось к закату, пластик стен и крыш отдавал дневное тепло, от неподвижного знойного воздуха сохли губы. Но стоило сделать двадцать шагов от дверей кабачка, как ощущения изменились: на площади всегда царила прохлада и пахло чем-то неуловимым, но приятным, будившим воспоминания о Занту. Занту! Вздохнув, Вальдес покосился на ладную стройную фигурку спутницы. Милая девушка, но так непохожа на златовласую фею, спасенную «Ланселотом»!
– Здесь хорошо, – сказала Инга, замедляя шаг. – Свежесть, как у нас на Т'харе… Ты там бывал, Сергей?
Т'хар являлся одним из миров, отобранных у фаата и заселенных земными колонистами. Битвы последней войны его пощадили – сражения велись в Провале, за десятки парсек от пограничных планет, Т'хара, Роона и Эзата. На них еще не имелось мощной индустрии и многочисленного населения, так что ремонтные службы, госпитали и центры реабилитации были развернуты на Гондване, в глубине сектора.
– Нет, на Т'харе быть не довелось, – Вальдес покачал головой. – Твоя семья давно там живет? Ты настоящая тхара?
Она улыбнулась:
– Настоящая. Мы из первых поселенцев и живем там шесть поколений. На Земле, – ее улыбка стала мечтательной, – Соколовы жили в Сибири, у огромной реки с женским именем.
– Лена?
– Да, Лена. А ты? Откуда ты?
– С плавучего острова в Тихом океане. Есть на Земле такая страна – Тихоокеанская Акватория. Архипелаги островов на баллонах из аквапрена, с насыпным грунтом, плывущие над морской бездной.
– Правда? Но ты говоришь по-русски не хуже меня!
– Мужчины в нашей семье брали в жены русских девушек. Такова семейная традиция. Моя мать Анна – русская, как и бабушка Надежда и прабабка Вера.
– Я тоже русская, – молвила Инга и вдруг зарделась. – Ты… ты только не подумай, что я… я не…