Глава 2
Кают-компания десантников на «Жаворонке» невелика: восемь шагов в длину, шесть в ширину и высоту. Все, предназначенное для еды и отдыха, размещалось у стен и было либо плоским, либо узким. Плоские экраны, у которых болтались шлемы и привязные ремни, плоские крышки люков, ведущих в коридор и душевую, узкие откидные столы, похожие на полки, узкие стойки раздаточных автоматов. Зато середина помещения оставалась свободной, как и положено по инструкции: никаких помех для продвижения к люку и дальше, в коридор на палубе С. Выскочить, ринуться к шлюзам на красной стене, нырнуть в отмеченный нужным номером и очутиться в своем истребителе. Потом закрывается кокон, и пневматические толкатели выбрасывают суденышко в пустоту… Согласно нормативам, через двадцать семь секунд после сигнала тревоги.
Сиденья тоже были узкими, и Павел Литвин едва помещался между подлокотниками. Это означало, что его физические кондиции на пределе — слишком крупных мужчин и женщин в ОКС[1] не брали. Во всяком случае, не брали в подразделения и службы, связанные с полетами, поскольку рослый человек с большой мышечной массой нуждался в дополнительном жизнеобеспечении. Больше воздуха, больше воды, больше пищи и кресло просторнее… К тому же крупные люди не отличались той ловкостью и быстротой, какая необходима в космофлоте и десанте, особенно в условиях невесомости и резко меняющегося тяготения. В Байконурской школе, которую закончил Литвин, рослых и крупных дразнили баскетболистами, и дорога им была одна — в наземные команды и штабы. Он вспоминал об этом всякий раз, когда с трудом втискивался на сиденье. Только один сантиметр роста отделял его от судьбы неудачников, ползающих по земной поверхности.
Но сейчас «Жаворонок» находился в свободном полете, сиденья были убраны в стены, и Литвин плавал под потолком, пристегнувшись к ремню безопасности. Тут вполне хватало места, чтобы вытянуть ноги и пошевелить руками без риска наткнуться на чью-то голову или задницу. «Жаворонок», средний крейсер Первого космического флота, нес шестнадцать бронированных амфибий и столько же УИ[2] класса «гриф», так что помещение было рассчитано на шестнадцать пилотов-десантников. Но в этом рейсе их осталось четверо, что позволяло наслаждаться необычным простором в кают-компании и кубриках, а заодно и бездельем. Крейсер не находился на боевом дежурстве, не инспектировал шахты на Меркурии или в Поясе Астероидов, не охранял коммуникации между Землей и Луной от нежелательных небесных тел, а выполнял сугубо мирную и скучную работу по установке бакенов.
Эти навигационные маяки позволяли ориентироваться там, куда не дотягивался Ультранет, на расстоянии в десять астрономических единиц[3] от Солнца, то есть в пределах сатурнианской орбиты. Эксперты ОКС полагали, что этого хватит на несколько ближайших лет, до начала нового столетия, так как экспедиции к дальним планетам, Урану, Нептуну и Плутону, до сих пор являлись большой редкостью и экзотикой. Но Сатурн и Юпитер посещали чаще, хотя занимались этим не боевые корабли и десантный корпус, а научно-исследовательская служба Объединенных Космических Сил и университетские ученые. Считалось, что до промышленных разработок и строительства баз на спутниках еще далеко, но любое подобное мероприятие начиналось так же, как в былые годы золотая лихорадка на Аляске, то есть с установки вешек и столбов.
Бакен представлял собой миниатюрную автоматическую станцию на пленочных батареях, отслеживающую свои координаты при движении по гелиоцентрической орбите за Юпитером. У каждого из тридцати маяков были своя частота и скважность излучения сигнала, что позволяло распознать маяк с полной достоверностью; всенаправленные импульсы повторялись примерно через десять минут, необходимых для накопления энергии. За пару месяцев, прошедших с начала работ, «Жаворонок» установил двадцать восемь маяков и находился сейчас вблизи Юпитера. Вид загадочной планеты внес небольшое разнообразие в жизнь экипажа; каждый мог любоваться циклонами на ее поверхности и рассуждать о тайнах Красного Пятна. В какой-то мере это скрашивало тоску по синим небесам, компенсировало скудость рациона и другие неприятности вроде регулярных учений, которые устраивал Би Джей.
Юпитер, во всей своей грозной и мрачной красе, маячил на потолочных экранах. Если сощурить глаза и не прислушиваться к бормотанию Луиса Родригеса, казалось, что паришь на границе атмосферы, не защищенный скафандром и корабельной броней, и красный глаз Пятна тебе игриво подмигивает. Какое- никакое, а все же развлечение, думал Литвин, глядя, как над Пятном мчатся белесые тучи. Лучше, чем слушать Родригеса, страдавшего воспоминаниями о женских прелестях на пляжах Акапулько. С латинским темпераментом он толковал об этом в сотый раз, и на лице внимавшего ему Коркорана застыло мученическое выражение. Эби Макнил, которой Луис надоел не меньше, чем Литвину, ускользнула в самый дальний угол и, нахлобучив шлем и смежив веки, слушала музыку. Старинный рэп, судя по тому, как подергивались ее руки.
— Девочки, — бубнил Родригес, — какие там девочки, Рихард! Чтоб мне неба не видать! Красотки! Наши мексиканочки, еще из Аргентины и Перу, нотом мулаточки из Штатов и вообще американок прорва… Лежишь на песочке и видишь: ноги, ноги, ноги! И все из плеч растут, такие, знаешь, гладкие и смуглые, как…
— А груди? — вяло поинтересовался Коркоран. — Груди выше ног мелькают? Или ты лишь до коленок разглядывал?
— А как же! Сиськи потрясающие, но между ними и коленками еще есть задницы. А задница, Рихард, это у девушки главное, это как заряд в торпеде. Все на ней держится, и то, что сверху прилепили, и то, что привинчено снизу. Особенно у американок! Посмотришь на такую, и руки сами тянутся, а все остальное… гмм… ну, ты понимаешь…
— У нас американка тоже есть, — заметил Коркоран, покосившись на Эби. — Не хуже красоток из Акапулько.
— У нее пропорции не те. То есть, я хочу сказать, размеры… — Родригес тоже бросил взгляд на миниатюрную Макнил. — Тощая, рыжая, бледная, а что до задка и сисек…
Литвин, оторвавшись от созерцания Юпитера, многозначительно прочистил горло, и Родригес смолк. Потом громким шепотом сообщил Коркорану:
— Лейтенант-коммандер проявляет недовольство. Не любит наш коммандер вспоминать, какие буфера и задницы у баб, поскольку службой увлечен. Ну, ничего, ничего… Вернемся, я его проветрю в Акапулько. Там, клянусь реактором, на славян огромный спрос! Там, скажу тебе, Рихард…
Изображение Юпитера исчезло, сменившись лицом Иштвана Сабо, офицера связи. Дрогнули полные яркие губы, и в кают-компании прошелестело:
— Командир звена десантников в рубку к капитану. Быстро! Синяя готовность.
— Хорошо хоть не зеленая, — пробурчал Родригес. — И не красная!
— Опять учения, — вздохнул Коркоран, перемещаясь в облюбованный Макнил уголок. Он похлопал девушку по плечу. — Очнись, рыжая! Би Джей припас тебе работу.
Щелкнув магнитной застежкой ремня, Литвин прижал к стене подошвы башмаков, оттолкнулся и проскользнул в люк. Коридор на палубе «С» был достаточно широким, чтобы двое могли разойтись в невесомости, хоть по вертикали, хоть по горизонтали. В стене красного тревожного оттенка у самого пола поблескивали плоские крышки шлюзов с номерами; стена напротив, пол и потолок были спокойного светло-серого цвета. Восемь люков в серой стене вели в кубрики, каждый на двоих; Литвин устроился с Коркораном, давним приятелем, Макнил и Родригес в этом рейсе куковали в одиночестве. Впрочем, не было секретом, что Рихард иногда наведывается к Эби. Такие неуставные отношения в десанте не поощрялись, однако и не запрещались. Руководители ОКС, люди разумные, понимали, что для борьбы с тоской и одиночеством любые средства хороши.
Пулей проскочив до шахты, Литвин ввинтился в нее, поднялся, касаясь ладонями ступеней трапа, на палубу «В», где обитал экипаж, а затем на палубу «А», командную и навигационную. Тут было
