Звонок брякнул снова, пробудив от столбняка, и тут Белладонна спрыгнула на пол, мяукнула и неторопливо направилась в прихожую. Я сообразил, что за дверью кто-то знакомый, и, шумно выдохнув, двинулся вслед за серым хвостом моей кошки. По дороге мне рисовались приятные картины: Бянус, который будет выставлен за порог, и плотник, которого я вышибу туда же с торжествующим воплем «бля!»
Но это оказались Катерина с Олюшкой.
Олюшка была в комбинезончике и с большой сумкой; бросив ее в угол, она тут же присела и начала гладить Белладонну, воркуя, как майский голубок. Катерина выглядела потрясающе: в песцовой серой шубке, в лисьей шапочке и в высоких сапогах, тоже отделанных чем-то мохнатым. Прямо не женщина, а меховой аукцион! Попалась бы она в таком виде «зеленым», содрали б с нее меха вместе с собственной шкуркой…
Правда, Катерина — особа крепкая, верткая и закаленная в бухгалтерских баталиях, так что я думаю, гринписовцам она бы не далась. В крайнем случае, уложила бы пару-другую защитников природы и нарезала винта. Внешность ее обманчива: карие нежные глазки, румянец во всю щеку, подбородок с ямочкой, а за всем этим антуражем — стальная бульдожья хватка. Она бы меня в момент захомутала, если б не жалкие мои финансы. Только они и спасли!
— Занят, Сережа? — спросила моя соседка, стрельнув глазками туда-сюда.
— Свободен. Во всех смыслах, — ответил я и с нарочитой алчностью втянул носом воздух. От Катерины пахло чем-то французским, возбуждающим, долларов этак на сто пятьдесят.
Она улыбнулась с видом заправской кокетки и потрепала меня по щеке.
— Дон Жуан, соблазнитель… Я тебе барышню привела, чтоб не скучал. Приютишь до первых петухов?
— Хоть до последних. А что случилось? Мафия наезжает? Ребенка грозятся похитить?
Катерина потупила блудливые глазки.
— Баланс у нас случился… годовой… Срочно надо слепить. Меня уж и машина ждет… там, во дворе… Всю ночьтрудиться будем.
Это верно — трудиться будете всю ночь! — подумал я, сочувственно поцокав языком.
Соседка, не дожидаясь более внятных знаков согласия, испарилась; дверь внизу хлопнула, заурчал мотор, и мы остались втроем. Отличная компания: холостяк и пара девушек, на двух и четырех лапках.
— Дядя Сережа, — спросила Олюшка, — мне можно поиграть в гостиной?
— Стол перевернуть? — поинтересовался я. Случалось, мы его переворачивали и накрывали ковром, чтоб получилась хижина Робинзона Крузо. Я изображал банду папуасов, а Белладонна — пантеру или тигра, смотря по обстоятельствам.
Но сейчас Олюшка покачала светловолосой головкой.
— Нет, стол мне нужен. И еще мне нужны бумага, чернила и гусиные перышки.
Чернил и перышек у меня не нашлось, но я разыскал старую шариковую ручку в форме гусиного пера. Это ее устроило. Из сумки был извлечен большой пластмассовый Буратино, мишка Винни Пух, кукла Зоя и пара пистолетов — из тех, что стреляют теннисными шариками; еще там был катеринин парик. Со всем этим имуществом и Белладонной в качестве эскорта Олюшка направилась в гостиную, а я, довольный, что ребенок при деле, смог отдышаться и продолжить свои занятия.
Коробок было пять, и на каждой, как уже упоминалось, надпись. Четыре, про Гондурас, Швейцарию, Польшу и Сингапур, я разобрал еще вчера, а вот на пятой было написано не «Фанора» и не «Факора», а «Фанера». Эти доллары изготовили у нас, где-то на границе меж Литвой и Казахстаном; были они на ощупь дрябловатыми и годились лишь для инвалидов по зрению. У польских и гондурасских качество было получше — если б их помять и потоптать, я бы сам обманулся. Что касается швейцарских и сингапурских изделий, тут имел место полный о'кей.
Эти «картинки», как называл их Керим, прошли бы экспертизу под гром фанфар и барабанов во многих банках, кроме самых опытных и осторожных — и, разумеется, самых богатых. Собственно, подделку бы не опознали, но в сомнительных случаях крупные финансовые институты обращаются в Федеральную резервную систему США, а там есть особая методика проверок. Какая — знает один Господь да дюжина суперсекретных специалистов. Ведь Федеральная система — это государственный американский банк, где печатают настоящие доллары, а перед тем, как напечатать, размышляют о средствах защиты, явных и тайных. Явные известны всем, а тайные — наиважнейший государственный секрет, на коем держится могущество Америки.
Я на него не покушался, на это могущество, моя задача была поскромней — защитить родимую державу от фальшивок. Благородная цель, не так ли? Вот я и старался ради идеи, пользы и удовольствия. Идея была возвышенной, польза — несомненной (включая сюда и проверку моей методики кластеризации), а об удовольствиях напоминал конверт, врученный мне вчера Керимом.
Проглотив первую стопку купюр, тройлер пискнул и подмигнул мне алым огоньком. Почти сразу же прозвонили часы; было уже семь, и я подумал, что Олюшка, наверное, хочет есть. Что-то она затихла в комнате… С Белладонной не играет — был бы слышен мяв и шум… Рисует? Но почему шариковой ручкой в форме гусиного пера? Раньше Олюшка, как всякий нормальный ребенок, предпочитала фломастеры.
Я на цыпочках подкрался к распахнутой двери гостиной. Юная барышня сидела за столом в черном материнском парике, завивавшемся колечками, и что-то сосредоточенно писала; рядом с ней лежал игрушечный пистолет. Другой пистолет находился в цепких лапках Буратино, а сам длинноносый стоял у дальней стены, опираясь на нее тощим пластмассовым задом. Винни Пух, кукла Зоя и Белладонна устроились на диване — то ли изображали публику, то ли следили за развитием событий.
Олюшка закончила выводить каракули, подняла личико и, прищурившись, взглянула па люстру. Выражение на ее мордашке было очень серьезным, я бы даже сказал — трагическим. Что-то пробормотав (мне послышалось — «час настал»), она поднялась, прижала к груди пистолет, но тут же вытянула его в сторону Буратино и прикрыла ладошкой левый глаз. Секунд тридцать она стояла так, а я взирал на нее в полном недоумении; затем Белладонна мяукнула, послышалось «пиф-паф!», и моя гостья рухнула на пол.
К счастью, на полу в гостиной лежит ковер, но для меня это было плохим лекарством от стресса. Все дневные и вечерние волнения разом навалились на меня; я подпрыгнул, заорал дурным голосом и ворвался в комнату. Когда я схватил Олюшку в охапку, она приоткрыла один глаз, карий и блестящий, как у Екатерины.
— Тсс, дядя Сережа… Я убита… Я играю в Пушкина, именя убил Дантес… Ты должен ото… отомстить…
— Этому, что ли? — спросил я с облегченным вздохом,кивая на Буратино. — Да я из него папу Карло сделаю!
— Правильно… Но сначала ты должен меня похоронить…
— Похороны отменяются. — Я поставил ее на ноги. — Сейчас мы пойдем и поиграем с Тришкой… если со мной не приключится инфаркт. Или пора ужинать?
Но Тришка был притягательней ужина, и гостья, сняв кучерявый парик, отправилась за мной. Белладонна побежала следом; по дороге она задела Дантеса-Буратино, и тот, в слезах раскаяния, уткнулся носом в ковер. — О! — сказала Олюшка, переступив порог. — Денежки! Целый клад! Ты очень богатый, дядя Сережа?
— Не очень, — признался я. — Эти денежки не настоящие. Их напечатали жулики, чтобы обманывать честных людей.
— Меня бы не обманули, — заявила Олюшка, потрогав «фанерную» банкноту. — Я в денежках разбираюсь!
Это была святая истинная правда — в свои шесть лет она отлично знала, какая денежка чего стоит. Акселерация плюс врожденная практичность, плюс влияние мамы-бухгалтерши. Оно и к лучшему, подумал я; не все же ребенку играть в Дантеса и Пушкина. Двадцать первый век к романтике не располагает.
— Что мы будем с ними делать? — спросила Олюшка, кивнув на серо-зеленые пачки.
— Ты бери их одну за другой и ставь сюда, — я показал на приемный паз тройлера, — потом вынимай вот отсюда, снизу, и снова клади на диван. На то же самое место. А я буду раскладывать их по коробкам.
— А Беляночка? — поинтересовалась моя гостья, ухватив первую пачку. — Что будет делать
