сливной трубы и бросился в коридор. В прихожей метались тени, стонал шофер, по-черному ругался Николай, а Борян лез из кухни — надо полагать, на помощь. Но налетел на сифон. Могу поклясться: раковина, особенно с трубой, оружие смертельней томагавка или, к примеру, меча. Меньше маневренность, но в узком пространстве не пофехтуешь; тут важен напор и удар, желательно тяжелый и внезапный. В челюсть, в печень, но лучше сифоном в живот — тогда противник, потеряв дыхание, согнется, и можно стукнуть его раковиной по затылку.
Так я и сделал, отправив Бориса в глубокий нокаут. Затем, придержав свое оружие коленом, содрал нашлепку с лица и, испуская боевые кличи, ринулся на Николая. Спина у него была широкой, и я не видел Симагина, даже не слышал, но в том ли суть! Снова, как в детстве, мы бились плечом к плечу, только противник был другой — не хулиганы из седьмого «бэ», а то, что из этих мерзавцев выросло. Ну не из них, так из других таких же…
Николай вдруг охнул, развернулся ко мне и начал медленно валиться на колени. Голова у него запрокинулась, лицо посинело, и я заметил перечеркнувший шею шнурок, впившийся так глубоко, что кожа отвисла складками. Кто-то затягивал удавку, а Николай, раскрывши рот, жутко хрипел и молотил по воздуху руками, но эти движения были все беспорядочней и реже, судорожней и слабее, напоминая конвульсии агонии. Вид умирающего человека так поразил меня, что раковина сама собой скользнула на пол, а ярость сменилась ужасом.
— Не убивай его, Алик! — выкрикнул я. — Не надо!
— Почему? — раздался спокойный голос.
Николай упал, и в полутемной прихожей передо мной явилось лицо Ахмета.
— В-вы? — Вздрогнув от неожиданности, я отступил назад. — Кх-как?… Кх-каким образом?
— Мне позвонила госпожа. — Ахмет наклонился и снял шнурок с шеи Николая, потом пихнул его ногой. — Жив, пес! Но ненадолго.
— Г-госпожа? — Брови мои полезли вверх, но тут же я сообразил, кем прислан он на выручку. Конечно, не Захрой, не дорогой моей принцессой… А жаль!
— Госпожа на ученый собраний и должна вернуться поздно, — терпеливо пояснил Ахмет. — Я поехал, чтобы встретить ее. Она звонить… — Его ладонь легла на мобильник, подвешенный к поясу. — Сказала, что на тебя опасность, сказала, надо помочь, сказала, где твой дом. Откуда знает? Клянусь Аллахом! Что не известно этой девушке, о том не ведал мудрый Сулейман!
Мое заикание прошло.
— Я объясню. Но сначала решим, что делать с этими…
Ахмет огляделся. Николай дышал, весь отдаваясь этому процессу, Борян, приподнявшись, щупап затылок, шофер сидел в углу, держась за челюсть; на Ахмета он взирал с явным ужасом.
— Сделаю, что скажешь, господин мой Сирадж. Лучше задушить… А ночью я их увезу и закопаю в снег. Где-то… Найду где и все делать сам. Ты не коснешься их своими благородными руками.
— Хрр… — прочистил горло Борян. — Шутишь, друг?
Ахмет шагнул к нему и коротко, страшно ударил в зубы.
— Свинья твой друг, бахлул[46]! И место твой в помойной яме! Прикажут, будешь там!
— Не прикажу. Не хочу их смерти. — Я покачал головой. — Пусть убираются! Ну их… — чуть не сказал «к Аллаху», но вовремя поправился: — К дьяволу! Выметайтесь, да поживей!
Борян вытер ладонью окровавленный рот, поднял Николая, подставил ему плечо.
— Чапай вперед, Серый… Тачку подгони!
— Ключ от наручников, — сказал я.
Он бросил мне ключик на цепочке, потом, покосившись на Ахмета, пробормотал:
— Выходит, не в одной ментовке у тебя кореша… ты, выходит, и с черными дружишь… Мог бы предупредить!
— Вот ты и предупредишь. Альбертика.
— Альбертик еще о себе напомнит!
Дверь закрылась, и мы с Ахметом отправились на кухню. На столе лежали карты; я смел их в помойное ведро, бросил туда же наручники и заварил кофе. Белладонна, с победно задранным хвостом, обошла вокруг стула, на который уселся гость, подумала и прыгнула ему на колени.
— Что от тебя хотели эти псы? — спросил Ахмет, погла живая кошачью спинку.
Я налил ему кофе в кружку отца, себе придвинул мамину.
— Хотели, чтоб я отдал им власть над джинном.
Он с задумчивым видом коснулся шрама на левой щеке.
— Я видел нечто у пожилого хакима, с которым ты дружишь… Я был удивлен… Но джинн ли это? Я спросил госпожу, но она смеяться. Она верит в джабр, но не верит в джиннов! Сказала, джинны давно умерли.
— Все, что подвержено смерти, может и рождаться вновь. По воле Аллаха.
— И властью его! — Ахмет неторопливо провел ладонями по лицу. — Что Аллах приговорит, тому и быть! Но если родился новый джинн и отдан тебе в услужение, то почему он не явиться тебе в помощь?
— Он слишком огромен и не может сделаться меньше. Он так могуч, что если б коснулся пальцем этого дома или дунул на него, стены бы рухнули и погребли всех правых и виноватых. Но он помог мне, почтенный Ахмет, — он послал тебя.
— Меня послала госпожа.
— Твоя прекрасная госпожа не знает, где я живу. Не знает, что мне угрожала опасность. Джинн говорил с тобой ее голосом. Он мастер на такие штуки.
Ахмет отпил глоток, аккуратно поставил кружку на стол и полюбовался ее видом. Казалось, он не слышал моих слов.
— Хороший кофе и налит в достойный сосуд…
— Из этой кружки пил мой отец.
— О! Ты одарил меня высокой честью, мой господин Сирадж! — Сделав паузу, он неожиданно поинтересовался: — Ты находишь мою госпожу прекрасной?
Кровь бросилась мне в лицо.
— Прекраснее я не встречал… Видеть ее — счастье, мечтать о ней — радость!
— Ты говоришь искренне, — промолвил Ахмет, глядя на меня. — И ты утверждаешь, я слушать джинна, не госпожу?
— Да. Ты сказал, она на ученом собрании? — Я посмотрел на часы — было почти восемь. — Так вот, собрание закончилось, она тебя ждет, а не дождавшись, позвонит. Может быть, сейчас. Наверно, рассердится, что ты не приехал… И ей ничего не известно о…
Мобильник Ахмета зажурчал. Он поднес аппаратик к уху, вымолвил что-то напевное, сделал паузу, о чем-то спросил. Щека его стала бледнеть, и шрам выделялся на ней алой полоской. Закончив разговор, Ахмет на секунду прикрыл глаза, потом пробормотал на арабском пару фраз и тут же перевел:
— У нас говорят: глупец не верит в завершенное. Носит песок в пустыню и поливает медом финик… Прости, господин мой Сирадж, что я оскорбил тебя недоверием. Чем искупить мой грех?
— Скажи госпоже… скажи ей… — Горло у меня перехватило, и я почувствовал, как запылали щеки. — В общем, ты знаешь, что сказать.
— Знаю. — Он кивнул и поднялся. — Кофе у тебя хороший, но надо ехать.
— Надеюсь, мы еще встретимся, почтенный Ахмет.
— Если будет на то воля Аллаха.
На пороге он остановился и, не глядя на меня, спросил:
— Ты говоришь, что госпожа моя прекрасна, и ты повелеваешь джинном, таким могучим, что от его дыхания рушатся дома. Почему не велел доставить ее к себе?
Я пожал плечами.
— Наша жизнь не сказка, почтенный Ахмет. В ней и без джиннов хватает насилия.
— Истинно так!
Мы вышли на лестничную площадку. Дверь соседней квартиры отворилась, Катерина бросила
