психоматрицы, и таковыми могут являться биологические объекты с развитой нервной системой, среда Инфонета либо подобные Носфератам существа.
Витольд подошел ко мне, встал рядом, и некоторое время мы любовались падающими снежинками и обсуждали результаты своих последних странствий. Сфера его интересов — Скандинавия, викинги и их экспансия на запад, в Исландию, Гренландию и на континент, что назывался некогда Америкой. Сейчас это название почти забыто, как относящееся к историческим курьезам и ошибкам.
В отличие от Саймона Витольд не входит в мою вару, мы не были близкими друзьями, но я относился к нему с глубоким уважением. Этот человек был упорен и храбр, умел искать, и заслуги его велики: он упорядочил представления о скандинавской мифологии еще в те годы, когда мы с Саймоном рылись в Кольце Жерома. К другим его подвигам относятся записи исландских саг, восстановление драккаров, оружия, предметов быта северян и масса сведений психоментального характера. Я просматривал капсулы его воспоминаний — это потрясающий материал! Ему приходилось изучать народ не менее дикий, чем ливийцы, и, кроме того, обитавший на краю земли, у ледяных морей. Он, вероятно, был столь же приспособлен к холоду, как я — к жаре, но это не разъединяло нас, ибо имелась причина глубокого сходства наших занятий: мы изучали самых отъявленных, самых свирепых разбойников во всей человеческой истории.
Лицо Витольда стало задумчивым, взгляд скользнул к затянутому облаками небу.
— Я не представил отчет о своем последнем погружении, — вдруг произнес он. — Нет смысла. Ничего нового, ничего интересного, всё уже было — Бирка и Готланд, воины, корабли, торговые склады, песни скальдов, бахвальство и пьяные драки… Делиться тем, как Олаф выпустил мне кишки? Нет, увольте! — Помрачнев, Витольд пожал плечами. — Но это, в сущности, мелочь, пустяк. Когда-нибудь я всё же попаду в Квезинакс, в Винланд, как называли его скандинавы, пересеку океан в их ладье и опишу подробно это странствие. Узнаю каждого человека, их жизни и судьбы, их мечты, надежды, страхи… узнаю это и сохраню для миллионов, желающих вспомнить о прошлом. Так же, как делаешь ты, как делают Рита, Вацлав, Егор и остальные… — После паузы он с хмурым видом вымолвил: — Наступит пора, когда мы узнаем всё. И что же потом?
— История конечна, зато обширна, Витольд. Очень обширна, — сказал я с улыбкой. — Что тебя печалит? У нас отличная работа, ты имеешь дочь и, вероятно, возлюбленную… На Тоуэке говорят: если у вашей планеты три луны, стоит ли жалеть о том, что нет четвертой?
Пальцы Витольда коснулись моей груди.
— Ты еще молод, Ливиец. У долгой жизни масса преимуществ и лишь один недостаток — она надоедает.
Возможно, и так. Crede experto — верь опытному. Витольд втрое старше меня, если считать в реальном времени, и мниможизнь его была не менее долгой. Тысячелетие тут, тысячелетие там — достаточный срок, чтоб испытать пресыщение.
Витольд снова уставился на небо, но вряд ли он видел сейчас низкие тучи, пляску снежинок в морозном воздухе и скрывшую город белесую мглу. На миг коснувшись его разума, я ощутил усталость и грусть; рокот моря, вкус, аромат, цвета и краски, ментальный символ его личности как бы пригасали, уступая более мощному позыву — вверх, вверх, в темное бескрайнее пространство, в нескончаемую ночь среди звездных равнин. Этот образ диктовался нашим восприятием Галактики и был, вероятней всего, несовершенным: тьма и ночь для нас, свет и вечный день для Носфератов.
— Ты хочешь?.. — Мой голос дрогнул.
— Нет, еще нет, пока Зоэ мала. — Витольд покачал головой. — Но я начинаю понимать ушедших, и смотри, как мало времени для этого нужно. Столько… — Он сорвал яркий пунцовый цветок, и мы оба смотрели, как трепещут, сворачиваясь плотным шариком, лепестки, как шар замирает, трескается и вдруг рассыпается пылью. Цветы ниагинги не живут отдельно от стеблей и корней.
Мы направились в Зал Прощания, откуда уже доносился сдержанный шелест голосов.
Начинаю понимать ушедших… Вот так и бывает, думал я, замедлив шаги, так и бывает. Детям это вообще не интересно — они уверены в своем бессмертии, а молодые не представляют, зачем отказываться от тела и телесных радостей. Такая мысль как минимум повод к недоумению, а иногда и страху — пожалуй, это единственная причина страха в нашем мире. Но время идет, недоумение сменяется любопытством, любопытство — пониманием, а понимание — решимостью. И рано или поздно мы уходим…
На какой же стадии я сам? Недоумения и страха уже не испытываю, понять еще не могу… Определенно не могу! Жизнь в человеческом обличье держит меня крепко, и солнечный зной, ветер и жаркие пески пока мне дороже прохладных и вечных звездных равнин. А кроме того, мои ливийцы и мои исследования, наш Койн, мои коллеги и любимая, ребенок, не выращенный мной, Егор, Саймон… Подумав о нем, я вспомнил о его таинственном приятеле и усмехнулся. Вот и ответ! Любопытство, мой друг, любопытство…
Зал Прощания — сплюснутый, искаженный доде-каэдр: просторные пятиугольники пола и потолка обрамлены, словно лепестками, мелкими пятиугольными стенными панелями с отчеканенным символом Койна, двойной спиралью, пронзающей сферу. Пентагональная симметрия тоже символ, ибо у истоков ПТ стояли пять отцов-основателей: космолог Жильбер, психолог By, два математика, Аль-Джа и Ольгерд, и нейрофизик Джослин. В их честь — или, возможно, по практическим соображениям — в нашем Койне пять фратрий — координаторы, аналитики, полевые агенты, а также службы биотехнической поддержки и реконструкции памятников прошлого. Когда-то, еще до открытия ПТ, последняя фратрия была основной, и в ней трудилась уйма народа, не говоря уж о привлеченной технике и энергетических ресурсах. За пару тысяч лет реконструкторы восстановили сотни городов и миллионы памятников культуры, от рукописей и живописных полотен до крепостей, святилищ и древних ирригационных систем. Благодаря их усилиям Земля превратилась в музей, не ставший, однако, хранилищем мертвых экспонатов — мы можем не только любоваться Афинами, Нью-Йорком, Вавилоном, Римом императорской эпохи, Теночтитланом или Парижем, но жить в этих старинных городах.
Зал наполнялся. Я встал у арки, ведущей в лоджию, кивая и улыбаясь коллегам, чувствуя их ментальные прикосновения. Давид, Гинах, Егор, Илья, Линда, Тенгиз, Георгий, Хьюго, Вацлав… Координатор Давид — нечто прочное, основательное, в неброских коричневатых оттенках; Гинах — краб, ползущий по песку, бурый панцирь, крепкие ухватистые клешни; мой друг Егор — пурпур и золото, грохот барабанов и литавр, вкусный запах вина и жаркого; Илья — ночь, седое серебро, лунная дорожка в море; Линда — нежный аромат жасмина, белый и лиловый цвет; Тенгиз — лапа снежного барса со втянутыми когтями, мышцы, напрягшиеся, как струна; Георгий — блеск меди, густой перезвон колоколов; Хьюго — дождь, поникшая ива над водой, свежие запахи трав и зелени; Вацлав — каменная башня, зубчатый парапет, посвист летящей стрелы… Эти ментальные образы незаменимы при общении, они ясней и четче сложных имен, принятых в древние эпохи.
Туманные Окна вновь и вновь вспыхивали на стенных панелях-лепестках, один за другим прибывали люди, кто сквозь портал, кто с помощью гравиколодца или через обычную дверь. Аналитики, полевые агенты, биотехнологи — Патрик, Фархад, Мэй, Астарта, Петр, Дана, Атаназ… Знакомые лица, шум голосов, тепло соприкоснувшихся рук, чья-то ладонь на моем локте, нежное ментальное приветствие и поцелуй… Астарта, гибкий бамбук под горным ветром, несущим прохладу. Когда-то мы с ней…
Краб протягивает клешни. Гинах. Сухощавый, с резкими чертами и упрямым подбородком, предпочитающий возраст зрелости — морщины у губ, на переносье и лбу, тронутая сединой шевелюра.
— Рад видеть вас, Андрей. Я попытался связаться с вами, однако конструкт…
— Сенеб, — поправил я. Не люблю, когда моего хранителя бьона называют конструктом.
— Да, Сенеб… Он постоянно твердил, что вы в Зазеркалье, готовите записи к отчету. Надеюсь, работа была успешной?
— Вполне. Никто не забыт и ничто не забыто.
Выглядел мой коллега странно — хмурился и озирался по сторонам. К тому же от Гинаха исходили совсем несвойственные ему флюиды смущения и нерешительности.
— Я хотел бы встретиться с вами, Андрей. Желательно лично, не в ви-проекции. Есть одна проблема… не могу разобраться, понимаете… — Помявшись, он добавил: — Проблема — одно, а другое — человек, который интересуется нашими исследованиями, вашими и моими. Некто Принц.
Принц! В восприятии Гинаха — синева и упругая неподатливость стали.
