правильно; то подсознательное, что овеществляется в наших фантазиях, — вещь интимная, не предназначенная для чужого взгляда. Фантазии, тайные мысли и желания бесспорно часть человеческой души, но человек не равнозначен им — ведь есть еще сфера деяний и высказанных слов, пропущенных сквозь фильтр благоразумия.
Сам я не склонен фантазировать, ибо экспедиции в прошлое, моя медиана между реальностью и мниможизнью Зазеркалья, приносят массу сильных ощущений. Битвы, поединки, бегства и погони, раны и смерть, страх и ненависть, любовь и наслаждение — всё это я испытал в телах своих носителей, а значит, не нуждаюсь в суррогатах. И тем не менее мой сайт закрыт в своей профессиональной части. Здесь я храню воспоминания о странствиях в горах, пустыне и у великой реки, о людях, которые дороги мне, и о своих поступках, естественных для той суровой эры, но непростительно жестоких, если смотреть глазами дилетанта. Не каждую деталь, не всякий штрих пережитого мною надо сохранить в тех записях, что будут со временем общедоступны, и только я решаю, чем поделиться с современниками. Только я, не Давид, не Гинах и не другие мои коллеги… Не слишком объективно? Да, согласен. Однако историческое знание субъективно по своей природе, так как преломляется сквозь восприятие очевидцев, затем — составителей летописей и их эпигонов. Я очевидец, летописец и комментатор в одном лице, но я описываю свою жизнь. Стоит ли упрекать, меня за некоторую скрытность и пристрастность?
Не шевельнув ногой, я поплыл над полом мимо камина и кресел к той двери, что в реальном мире ведет в мою спальню. Она послушно распахнулась. Дань условности! Я мог попасть сюда, провалившись вниз, протаранив стену или потолок, пройдя сквозь Туманные Окна или щель рециклера.
Здесь жаркое солнце клонилось к закату, но небо, утесы и почва еще дышали зноем. Позади, на западе и юге, лежал Синай, Страна Син, Земля Луны и Бирюзы, как называли ее в благословенном Кемте — Синай, марш длиною в двести с лишним километров среди бесплодных скал и гор, что плавились днем под лучами светила, а ночью пугали непривычным холодом. Впереди, на севере, в двух днях пути, раскинулось море Уаджур*, Великая Зелень, и там, на побережье, стояли великие города — Газа и Аскалон, Сидон и Тир, Библ и Арвад. Там была Страна Джахи — Палестина, а дальше — Страна Хару, Сирия. За горными хребтами, что громоздились на востоке, начиналась Страна Бехан, Аравийская пустыня, и прошедший ее попадал к двум рекам, не таким огромным, как священный Хапи, но тоже полноводным и большим. Реки казались странными — текли, в отличие от Нила, не к северу, а на юг, и по этой причине звались Перевернутой Водой. Восточнее них простиралась неизвестность, но не было сомнений, что мир огромен и чудесен.
Глубоко втянув сухой, пахнувший дымом и травами воздух, я улыбнулся и запечатал дверь, ведущую к моим воспоминаниям.
04
Жаркое солнце клонилось к закату, но небо и земля еще дышали зноем. Зной наплывал от утесов Синая, остроконечных и рваных, словно гигантские куски щебенки, раздробленной молотами богов и поставленной торчком. К северу от этого жаркого каменного лабиринта пейзаж был более приятным: здесь простиралась холмистая долина с рощами пальм и оливковых деревьев, текли неглубокие речки, виднелись хижины десятка деревень, нанизанных на узкую пыльную дорогу, а в самом конце ее — стены и башни Шарухена, последней гиксосской твердыни в этих краях. Вероятно, крестьян с чадами и домочадцами согнали в город — деревни были пусты, и лишь кое-где бродили забытые тощие козы, оглашая окрестность жалобным блеянием. Но гулять им оставалось недолго — не успеет отгореть закат, как все они очутятся на вертелах и в котлах нашего воинства.
Египетская армия числом двенадцать с половиной тысяч воинов разворачивалась вдоль линии скал, по обе стороны от полотняного царского шатра. Слева — трехтысячные корпуса Амона* и Гора*, справа — более многочисленный корпус Сохмет, колесничие и наемники, светлокожие ливийцы и черные жители страны Куш. Лазутчики, посланные на север, уже обошли вокруг города, продвинулись на пару километров дальше и вернулись, осмотрев территорию. Остальное войско готовилось к ночлегу: тут и там солдаты втыкали копья в землю, прислоняли к ним плетеные щиты, сгружали с повозок корзины с овощами и зерном и скудные вязанки хвороста. Те, что пошустрее — и, разумеется, мои ливийцы, — уже занялись козами, а заодно и безлюдными домами в ближайшей деревеньке. Повсюду раздавались грохот колес, тоскливое мычание тягловых быков, людские голоса, крики и ругань десятников, тепмеджет, как называли их у египтян. Однако лязга и звона почти не было слышно. Эта армия не могла похвастать обилием металла, ее бойцы обходились без шлемов, кольчуг и панцирей, а также без щитов, окованных железом. Дерево, камень, медные наконечники копий, бронзовые топорики и клинки, минимум одежды… Что до кушитов, те были почти нагими.
Яхмос, пер'о, Великий Дом, владыка Обеих Земель и основатель XVIII династии, расположился под полотняным навесом на легком кедровом стуле, окруженный воеводами, стражей, носителями кувшинов, опахал и табуретов. Слуги и телохранители стояли, военачальники устроились на шатких раскладных сиденьях, а всякая мелочь вроде писцов, скороходов и молодого Инхапи, лазутчика, — прямо на земле. Фараону было под пятьдесят, правил он лет пятнадцать и успел за это время избавить Дельту от векового владычества гиксосов, разбив их на воде и суше. В ближайшее десятилетие, до того как упокоиться в своей гробнице, он сумеет взять Шарухен, повоевать с сирийскими князьями, усмирить кушитов у третьего нильского порога и перерезать глотки мятежным правителям номов, князьям из старой знати. Словом, грядущее у Яхмоса ожидалось не менее бурным и славным, чем истекшие годы. В тот день я считал, что, проследив его жизнь до самого конца, смогу послужить еще Аменхотепу, его наследнику и сыну. Отчего бы и нет? Тело Гибли едва приблизилось к сорокалетию, и мой психогенный носитель был крепок, как ливанский кедр.
Взгляд фараона скользнул по лицам Амени, Уахенеба и Тхути, генералов, командующих корпусами, и обратился к Унофре, Правителю Дома Войны:
— Говори!
— Глаз Ра не успеет закатиться, как мы разобьем лагерь, Великий Дом, — с важным видом доложил военный министр. — Мной посланы лазутчики и колесничие, чтобы осмотреть лачуги грязных шаси*. Но, кажется, из их селений все сбежали, страшась твоей ярости, сын Гора. Да живешь ты вечно и уничтожишь всех врагов! Пусть станут они пылью под твоими ногами! Пусть…
Щека фараона раздраженно дернулась, и Унофра смолк. В отличие от будущих преемников, этот владыка не любил пустых славословий, отличался практичностью и понимал, что враги страшатся не его ярости, а копий, секир и стрел египетских солдат. Прагматизм Яхмоса питала изрядная примесь гиксосской крови в его жилах — во всяком случае, так представлялось мне. Хоть гиксосы считались в Верхних Землях варварами, многие номархи и князья брали их женщин и признавали потомство законным. Кровь завоевателей не портила породы — разум у этих кочевников-азиатов был острый, и править они умели не хуже египтян.
Яхмос тут же это доказал, обратившись к Амени:
— Пошли со своими воинами писцов. Повелеваю собрать зерно, финики и масло, пригнать в лагерь скот и всё переписать! Животы у солдат пусты, но есть они будут только из моей ладони. — Он вытянул крепкую длань. — И потому утаившим горсть зерна — десять палок, а утаившим козу или птицу — тридцать!
К этому я давно привык. С кем ни отправишься в поход, с шайкой своих соплеменников, с пиратами из Финикии или с войском фараона, порядок всюду одинаков: первым делом забирают скот, зерно и масло. Очередь золота и серебра, тканей и каменьев — вторая, ибо сыт с них не будешь.
— Великий Дом — жизнь, здоровье, сила!.. повелел! — выкрикнул Унофра.
Амени низко склонил голову:
— Будет исполнено, сын Гора. Прикажешь вырубить плодовые деревья?
— Нет. Если Хиан покорится и выдаст заложников, я не трону его владение.
Хиан был последним из непокорных князей хека хасут, «повелителей пустыни», как называли гиксосов жители Та-Кем. Оставить его в этом состоянии было бы крайне опасно: Шарухен — богатый город, земли вокруг плодородны и к тому же изобилуют разбойными людьми, аму, хабиру и хериуша*, не говоря уж
