плодовиты и из-за отсутствия сочных трав и изобилия воды доились плохо; животный мир пустыни включал змей, ящериц и крыс; убогая растительность могла одарить лишь жесткой травой, корой и листьями кустарника. Поэтому ели все, рассматривая соплеменников первым делом как источник пищи.
Понимая это разумом, Тревельян, однако, едва справлялся с бунтующими чувствами. При его обширном опыте, вхождение в образ автохтона примитивной расы не составляло проблем; на Осиере он мог прикинуться осиерцем, в Кьолле – кьоллом, на Сайкате – троглодитом-дикарем. Кем угодно, только не тварью, поедающей себе подобных! Зная основательно историю, он знал и то, что человек на такое способен, что, доведенный голодом до отчаяния, он превращается в зверя, и что бывало так не раз, в период Столетней войны, в эпоху Реформации и даже в цивилизованном двадцатом веке, щедром на войны и другие бедствия. Но это мнилось теоретическим знанием о временах давно прошедших, тогда как практика была перед глазами: он видел расчлененный труп, слышал смачное чавканье и вдыхал запах обгорелой плоти.
Анна Веронезе, вспомнил Ивар, Анна Веронезе и ее сомнения. Зачем мы здесь? – спросила она. Вопрос, конечно, риторический, но если задавать его, так именно в данный момент. Очень, очень своевременно – взглянуть на каннибалов и спросить: зачем мы здесь?.. Чего хотим?.. Спасти росток цивилизации от сокрушительного набега дикарей? Но разве есть сомнения, что эти людоеды-дикари не превратятся с течением лет в другой росток – возможно, более сильный и перспективный? И это значит, что, ограничивая их, уничтожая пусть не людей, не народ, но его устремления, Фонд противодействует прогрессу…
«Если бы мы могли предвидеть будущее!.. Если бы!.. – с тоской подумал Тревельян. – Предвидеть точно, во всех деталях, так, чтобы свести баланс приобретений и потерь, спасенных и погибших… Но коль нам это недоступно, то, быть может, прав Аххи-Сек, Хранитель Осиера? «Вы хотите получить все, – сказал он, – получить побыстрее, тогда как гармония – результат медленного и долгого, очень долгого развития. Вы слишком суетитесь там, где надо ждать, и ваша суетливость всегда оборачивается кровью…»
Ивар представил, как Аххи-Сек сидит под пальмами у своего бунгало, на в общем-то мирном Осиере, и наблюдает за ростом самосознания масс, за естественной поступью прогресса и приближением гармонии. Сюда бы его!.. – мелькнула мстительная мысль. Подсчитал бы, скольких еще убьют и съедят, тоже бы засуетился! Или хотя бы дал дельный совет…
Он лег на землю, закрыл глаза и заставил себя думать о другом. О тайне Спящей Воды, о пленнике шас-га, которого привез Инанту, и о терукси Кафингаре, пропавшем в степи без следа. Где он, что с ним?..
С этой мыслью Тревельян заснул.
Их путешествие продолжалось. За белым рассветом последовал красный, лучи светил нагрели камни и песок, ветер затеял пляску пыльных смерчей, облака – светлое, прятавшее флаер, и несколько темных, – все так же тянулись вслед за караваном. Громыхали колеса повозок, топотали скакуны, текла, уходила на запад иссеченная каньонами и трещинами стена плоскогорья, и чудилось, что облака и низкое желто-серое небо цепляются за ее края. Унылый пейзаж, угрюмая земля, вечно неизменная и страшная, как нравы живущих здесь людей…
Скакавший впереди Кадранга вдруг вскинул топорик и завопил, веля остановиться, – из ущелья, метрах в ста пятидесяти от каравана, выезжали всадники, сбиваясь плотной кучкой. Небольшой отряд, как показалось Ивару, дюжина или чуть больше воинов. Опознать их племенную принадлежность он не смог – расстояние было изрядным, и тень, падавшая от каменной стены, скрадывала детали.
– Вот и наши проводники, – шепнул Тревельян, склонившись к шее своего скакуна. – Выходит, дружок, зря ты беспокоился.
Но оказалось, что не зря. Встревоженный шаман приподнялся в возке, что-то крикнул старшему воину, и три-четыре слова донеслись до Тревельяна: «…мясо… тухлое мясо… бей!» Он ударил пятками в бока скакуна, поравнялся с Птисом и спросил:
– Кто такие? Разве это не воины великого вождя?
– Ххе? – выдохнул Птис, что в данном случае, наверное, значило «С чего бы?» – Воины Брата Двух Солнц по ту сторону гор, а эти – казза, тухлое мясо! Поджидают тех, кто едет к Спящей Воде, и, если могут, берут их жизни. Но нас больше, Айла, и мы сильнее. – Оскалившись, он погладил живот. – На закате все они будут в наших котлах!
Термин «казза» переводился как «тухлятина» и означал грабителей, но не тех, кто действует благородно, атакуя чужой Очаг и убивая всех без разбору, а нападавших исподтишка, из засады или другим нечестным способом. Правда, понятия о честности и благородстве были у шас-га очень растяжимыми. Какой способ честный, а какой нет, обычно определяли победители, закусывая плотью побежденных.
Кадранга крутанул топором над головой, рявкнул, сзывая воинов. Киречи-Бу, заметив Тревельяна, распорядился:
– Вперед, сын хромого яхха! Убьешь меньше троих, сниму с твоей скотины оба колокольца! Езжай и дерись! Пора отслужить за мою воду и мясо!
– Мясо было костлявым, вода – затхлой, и ты не дал мне обещанной самки, – произнес Тревельян. – Не знаю, стоит ли мочить мой топор в крови твоих врагов.
Ввязываться в схватку Ивару не хотелось – он соображал, как бы остаться с колдуном и присмотреть, чтобы того не пришибли. Все-таки этот жирный мошенник был единственным ключиком к тайне.
Киречи-Бу зарычал, лязгнул огромными зубами.
– Клянусь Рритом и его бездонной пастью! Или ты будешь сражаться, или я съем твою печень еще до заката!
– Черт с тобой, ублюдок, – пробормотал Тревельян и направился к Кадранге. – Мог бы и без драки обойтись, превратить этих казза в червей или ящериц… Что тебе стоит?
Старший воин снова взревел и, размахивая топором, помчался к вражескому отряду. Шас-га поскакали за ним, на ходу разворачиваясь в шеренгу и испуская дикие вопли. Брякали колокольцы на рогах скакунов, столбом вздымалась пыль, сверкали лезвия секир, подрагивали копья и ветер выл и визжал в ушах. «Со стороны, должно быть, выглядит внушительно, даже устрашающе, – подумал Ивар. – Хотя на атаку польских гусар не похоже».
Враги внезапно развернулись и дали деру. С минуту Тревельян глядел на крупы и тощие хвосты их скакунов, подскакивал на спине трафора и недоуменно хмурился. Что-то здесь было не так! Какая-то хитрость или уловка?.. Возможно! Если казза не хотели драться, к чему им покидать ущелье? Караван проехал бы мимо и удалился восвояси…
– Назад! – выкрикнул он. – Назад, Кадранга! Нас заманивают дальше от возов!
Мозг утверждал, что в группе, которая идет с востока, сотня воинов, а в этом отряде было двенадцать-тринадцать. Значит, есть и другие, решил Тревельян, поворачивая скакуна. Они находились уже в паре километров от повозок, их скрывало облако пыли, и Ивар не мог разглядеть, что там творится.
Атака сбилась. Перестав вопить, Кадранга ткнул своего яхха кулаком в шею и вскинул вверх топор, приказывая остановиться. Он был достаточно опытным воином, чтобы преодолеть неистовство погони и тягу к кровопролитию: с одной стороны, казза явно двигались быстрее на свежих скакунах, с другой – слишком удаляться от охраняемого объекта не полагалось. Всадники сбились в кучу, загомонили; одни, потрясая топорами и копьями, выкрикивали угрозы удирающим врагам, другие с мрачным видом глядели им вслед – надежда на сытный ужин исчезла.
– Возвращаемся, – буркнул Кадранга. – Айла верно сказал: эти потомки крыс задумали хитрость. Да проклянет их Бааха и дети его, Уанн и Ауккат!
Со стороны каравана вдруг раздался звон оружия, послышались яростные вопли и панический рев яххов. Пыль и тени, падавшие от скал, по-прежнему скрывали повозки, но Тревельян уже сообразил, что там кипит побоище – очевидно, другая группа казза расправлялась с детенышами и самками. «А заодно и с колдуном», – подумал он, холодея. Защищать того было некому – кроме шамана, с караваном остались лишь
