добраться до генеральской глотки.
Сантанья откашлялся и важно кивнул, колыхнув жирные складки на шее.
— Мои офицеры, — произнес он гулким басом, ткнув пальцем за спину. — Полковники Хуарес и Гийя, первый и второй батальон, полковник Алонзо, начальник штаба революционных сил.
Все гадюки сползлись в одно гнездо! Все главные мерзавцы, от генерала до капитана! Это было большой удачей. Пальцы Саймона сжались. Он уже чувствовал, как давит на курок.
— Твои полномочия, сержант? — спросил Сантанья.
— Никаких полномочий, сэр! Я обязан взглянуть на заложников и назвать вам сумму выкупа. А также передать ваш ответ подполковнику Тревельяну. Все, что вы пожелаете доверить мне, а не радиосвязи, сэр!
Сантанья снова кивнул и уставился темными выпуклыми глазами на капитана Мелу.
— Заложники?
— Показаны, ваше превосходительство. Взгляд генерала переместился на Саймона.
— Доволен, сержант?
— Хм-м… — Саймон изобразил нерешительность и раздумье. — Прошу простить, сэр, но в этой деревне, согласно сведениям панамской стороны, обитало шестьсот шестьдесят два человека. Я не успел подсчитать погибших, но их не более шестисот. Заложников — трое. Быть может, кто-то еще остался в живых?
Генеральские брови нацелились на капитана Мелу. Сам Сантанья, видимо, не входил в такие ничтожные дела, как число оставшихся в живых пленников. Или пленниц. Саймон полагал, что где-то спрятаны еще с полсотни девушек и молодых женщин — на забаву гондурасскому воинству.
— Был еще один, почти живой, — Мела ухмыльнулся ему в лицо, — такты его сам прикончил, Чико!
— Значит, все. — Палец генерала уставился в грудь Ричарду Саймону, и он невольно вздрогнул. Любимый жест Леди Дот!
Но стреляла она наверняка получше, чем этот обвешанный орденами жирный бурдюк. — Все! — повторил генерал. — Платите деньги, берите товар и передайте привет моему другу дону Кера. Жаль, не он мне платит, а вы… Ну, с ним я еще сочтусь! Когда мой народ сбросит иго. тирана, когда мой дворец снова станет моим, тогда разберемся и с доном Алессандро… Или уже не с доном? Сегодня он дон, а завтра — дон-дзинь! Пустое ведро!
Сантанья гулко расхохотался, и три полковника поддержали его, будто экс-президент отпустил невероятно изысканную остроту. Но Мела не смеялся. Стоя справа от Саймона, он бдительно озирал двор: стены, двери, четырех стражей по углам и еще двух, Паса и Кинту, замерших за спиной парламентера. У Паса на плече висел дулом вниз автомат Саймона. Легкая компактная “сельва” с плоским штыком и магазином на сотню патронов. Очень надежное оружие.
— Ну, — пробасил Сантанья, — какова же цена? — Он вывернул голову налево, потом направо, с сомнением оглядел своих полковников и распорядился:
— Алонзо, дай сержанту лист бумаги и что-нибудь пишущее. Пусть изобразит… А я посмотрю, щедр ли этот Тревельян. Если не очень, сержант задержится у нас до вечера. Потом мы отправимся в Сьерра Дьяблос, а он — к Тревельяну. С большим мешком. А в мешке будут три головы… Слышал, Мела?
В ответ капитан прищелкнул каблуками.
Саймон начал изображать. Полковничья ручка была отличной — крепкий гладкий пластмассовый корпус, наполненный сухими чернилами. С острым кончиком и кольцевой насадкой для регулирования толщины линии. С плоским торцом, который так удобно упереть в ладонь… Превосходная ручка! И сделана, кажется, в Китае… или в Турции… или в одном из пяти Сингапуров… дьявол их разберет…
Закончив писать, он сложил лист пополам, перегнул еще раз и еще и вручил Нетерпеливо подпрыгивавшему Алонзо. Тот направился к Сантанье. Ручка была забыта, и Саймон в задумчивости отправил ее за ухо. “Полезная штука уши, — мелькнула мысль, — зря тай их режут. Куда безухому сунуть сигарету или такой вот пишущий стержень? Правда, тай не курили и не писали; все сказки, легенды и ритуальные традиции передавались изустно, и лишь в отдельных, особо важных случаях вывязывались из цветных нитей Говорящие Браслеты — вроде тех, что скрепили договор тайят с людьми Правобережья. Выходит, коль рассудить здраво, не так уж нужны были четырехруким уши, и не велик грех срезать их под корень…
Экс— президент начал разворачивать бумагу, и на лице Саймона отразилось почтительное внимание. Капитан Мела хмурился, полковники вытягивали шеи, стражи застыли, сознавая торжественность момента. До появления “Синего призрака” оставалось больше двадцати минут.
— Не такая уж крупная сумма, — произнес генерал, пренебрежительно выпятив губу. — Ну, за трех панамских выродков хватит… Одним платежом, и, надеюсь, не в песо? В кредитках или в долларах?
Саймон кивнул. Сумма была крупной, и от него не укрылось, как алчно блеснули глаза Сантаньи. Впрочем, он мог пририсовать еще пару нулей, ничем не рискуя, — покойникам деньги не нужны.
Экс— президент отодрал половинку листа, вытащил ручку-такую же, как у полковника Алонзо, - чиркнул что-то и усмехнулся.
— С паскудного пса хоть вошь с хвоста… Это я не о твоем Тревельяне, сержант, об Алессандро… все-таки продаю его ублюдков… — Он сунул бумагу Алонзо. — Передай, полковник. Здесь счета гондурасской революционной армии в банке “Экстерьер де Гавана”… Деньги должны поступить к двадцати ноль-ноль, сегодняшним вечером. Мои связисты получат от банка код подтверждения, а твой Тревельян — заложников. Все ясно, сержант?
— Так точно, сэр!
'Пора, — решил Саймон, — пора!” “Призрак” с десантниками ждать еще шестнадцать минут, но уж больно момент подходящий! Алонзо стоял перед ним, протягивая сложенный лист бумаги, и теперь полковник, Кинта и Пас прикрывали его от часовых в углах дворика. И все трое были рядом, на расстоянии протянутой руки!
Взяв бумагу, он сунул ее в карман.
— Прошу прощения, сэр… Ваша ручка… Бить ручкой в глаз было куда удобнее, чем пальцем, — хотя бы из гигиенических соображений. Алонзо умер мгновенно. Он еще не успел покачнуться (тем более — упасть!), как ручка сидела в черепе Паса, а автомат, легкая смертоносная “сельва”, вернулся к прежнему хозяину.
Кинту застрелили свои — Саймон распластался у его ног, и Кинта получил все предназначенное парламентеру. На какую-то долю секунды три оседавших наземь тела явились неплохим прикрытием, и Саймон успел снять стрелков с левого фланга. Затем он покатился по полу — стремительный, как тень гонимых ураганом облаков; пули зло жужжали, щелкали о камень, но не могли его догнать. Автомат в его руках снова ожил, плюнул струйками огня, и двое с винтовками упали. У каждого во лбу алела маленькая дырочка — точь-в-точь такая, как у Анхеля Санчеса, слепого старосты, пожелавшего умереть.
'Лес, — думал Саймон, приподнимаясь на колене, — наш лес, человеческий, не тайятский… Место для битв! Место, где тяжелеет Шнур Доблести… Место, где Смятый Лист оборачивается Тенью Ветра… Место не милосердия, но справедливости…”
Реакция у полковников была не та, что у стражей, но все-таки они добрались наконец до оружия. У Хуареса был американский “рейнджер”, а у Гийи вроде бы лучемет, страшная штука в ближнем бою, но выстрелить он не успел. Как и Хуарес, рухнувший навзничь с пробитым виском.
Саймон поднялся, сжимая теплую ребристую рукоять “сельвы”. Его внутренний таймер отмерил лишь несколько секунд, и значит, охранники на террасе еще прислушиваются к выстрелам да соображают, что к чему. А на площади, у церкви скорее всего и не встревожились… Чего им тревожиться?
Из— за сержанта-молокососа, приведенного Мелой?
При этом имени считавший секунды таймер дал сбой. Что-то было не так!
Чего— то не хватало! И Ричард Саймон, оглядевшись и не обнаружив трупа Мелы, понял чего. Три полковника, шесть охранников… А капитан улизнул!
Правда, остался генерал, экс-президент, его бандитское превосходительство, главная цель акции и всей этой мясорубки. Слишком толстый, чтоб сбежать, слишком медлительный, чтоб дотянуться до
