Тайяхате; сейчас лишняя пара была бы весьма кстати. Но, как говорил покойный Наставник Чочинга, не горюй, что родился без хвоста, — горюй, если его потерял.
Подбадривая себя такими мыслями, Саймон неторопливо полз вверх. Весил он тут немного и, пожалуй, мог бы двигаться быстрее, упираясь висевшим на спине ранцем в один край расщелины, а башмаками — в другой, но нужды в том не было. Чувство тревоги и беспокойства, охватившее его в момент прибытия, рассеялось, и он заключил, что опасность — какая б она ни была — грозит только внизу, на земле. Словно подтверждая этот вывод, тьма под ногами вдруг разразилась протяжным тоскливым воем, пронзительным, как рев стартующего космолета.
Особо опасная фауна, промелькнуло в голове. Смотри тот же файл сорок четыре двенадцать в “Анналах планетографии”… Симха, ночной шатун, или еще какое-то чудище…
Выходит, они забредают с Перешейка в этот лес?… Впрочем, до Адских Столбов недалеко, десять или пятнадцать лиг… А перед Столбами — бетонный купол станции в кольце деревьев, решетчатые башенки Периметра и красная выгоревшая степь… Он изучил эту местность по стереоснимкам, приложенным к заданию, запечатлев в памяти каждую деталь.
Не двигаясь, он вслушивался в темноту. Далекий оркестр над головой стих, зато под ногами слышались шебуршание и скрежет, словно чьи-то каменные когти царапали каменную кору. Все-таки симха? Саймон ничего не знал об этой твари-о чудищах Перешейка вообще было известно немногое, — но по деревьям она, к счастью, лазать не умела. Прикинув, что поднялся уже метров на тридцать, Саймон довольно хмыкнул и сделал очередной шажок.
Вскоре ему попалась первая из ветвей — вернее, он ощутил ее как невидимую, но вполне реальную протяженность, располагавшуюся где-то справа и немного вверху. Запах гнили исчез, сменившись ароматом свежей листвы и цветов, — во всяком случае, он решил, что пахнет цветами или чем-то сладким и терпковатым, вроде духов одной из его гринривер-ских подружек. Спустя мгновение вокруг зашуршали листья, и запах сделался сильней. Осторожно пробравшись сквозь колыхавшиеся над пустотой заросли, Саймон на секунду включил фонарик. Он очутился будто бы в нефритовом туманном мире, среди гигантских фестончатых листьев — белесоватых, с легкой прозеленью, среди свисавших сверху полупрозрачных щупалец лиан и бледных цветов, подобных увеличенным во много раз пионам. Увиденное отпечаталось в памяти, и он тут же сообразил, что все эти листья, лианы и усыпавшие их цветы уже маячат перед ним смутными, но вполне различимыми призраками. Тьма чуть-чуть рассеялась, черный занавес посерел, и растворенной во мраке капли света было достаточно, чтоб включилось ночное зрение.
Теперь Саймон двигался увереннее, перебираясь с ветви на ветвь с помощью лиан и деревянистых отростков, пронизывающих вертикально гигантскую крону. Ветви отходили от ствола через каждые двадцать-тридцать метров и тянулись, как чудилось Ричарду, в бесконечность; каждая толщиною с башню, одетая каменно-твердой корой, порождающая ветви помельче, размером со столетние сосны или дубы. Этот каркас поддерживал многослойную кровлю из листьев, не пропускавшую света к земле, столь же непроницаемую, как бетонный купол или металлическое перекрытие. Прежде чем тьма отступила,обратившись сумраком, Саймон миновал дюжину чудовищных ветвей, почувствовав легкую усталость. Он находился сейчас в добром километре над землей.
Листья тут были зеленее, цветы — пышней; сквозь бледный нефритовый оттенок начали пробиваться иные краски — лиловые, изумрудные, бирюзовые. От цветов, усеявших плети лиан, тянуло одуряющим ароматом, но воздух был по-прежнему неподвижен и душен. Слитная мелодия оркестра, доносившаяся сверху, раздробилась на отдельные партии. Теперь Саймон улавливал птичий щебет и пересвист, шуршание листьев, чье-то тревожное цоканье, топоток и протяжные заунывные стоны. Насколько ему помнилось, верхний этаж многоярусных тидских джунглей был населен как местными тварями, так и завезенными с Земли — впрочем, вполне безобидными, если не считать пантер, ягуаров и оцелотов. Но с любой из этих кошек Саймон мог справиться голыми руками.
Он сделал только две остановки во время бесконечного путешествия наверх: в первый раз поел и передохнул, во второй — избавился от башмаков и комбинезона с нашивками инспектора Транспортной Службы, сняв их и сунув в ранец. Тут, во время второго привала, он заметил птиц в серовато-жемчужном оперении, маленьких робких обезьянок и каких-то зверьков величиной с фокстерьера, с длинными остроконечными ушами, когтистыми лапками и буроватой шкуркой. Птицы не обращали на него внимания, обезьянки прятались, но ушастые существа были не из пугливых — таращили на пришельца темные выпуклые глазки и метались с ветви на ветвь, испуская то грозное уханье, то стоны, уже знакомые Саймону. Он решил, что не нуждается в таком шумном эскорте, но “вопилку” включать не стал, а принялся натирать кожу, ранец и пояс с кинжалом и кобурой “рейнджера” мясистыми лепестками похожих на пионы цветов. Вскоре от него потянуло парфюмерными ароматами, зато ушастые отстали — видно, сообразив, что Ричард Саймон теперь один из них и не нуждается в особом наблюдении.
Начало светлеть. Краски засияли ярче, и, кроме зеленовато-голубых оттенков, появились золотистые, бордовые, оранжевые. В каждой впадине, в трещинах и разломах, заполненных влажным лиственным перегноем, укоренялись растения-паразиты. Одни походили на красный тайятский кустарник- колючку, другие на заросли шиповника с мелкими розоватыми соцветиями или на коленчатые структуры, напоминавшие бамбук; были и целые деревья, совсем иные, чем приютивший их гигант, — то с листьями, выгнутыми чашей, полной прозрачной влаги, то с грушевидными желтыми плодами, то с овальными наростами в твердой ячеистой скорлупе, то с гроздьями орехов, усеянных кинжальной остроты шипами. На ходу Саймон сорвал нечто ало-красное, округлое, влажное; понюхал, откусил — рот наполнился кисловатым соком и мелкими скользкими семечками.
Он поднимался наверх, будто всплывая к солнцу и свету из морской глубины, пронизанной неярким зеленоватым сиянием. Пестрыми рыбками порхали и кружили птицы, бурый древесный ствол казался подводной скалой с многочисленными выступами-ветвями, и этот утес радужным застывшим флером окутывали лианы, листья и цветы. Он поднимался наверх, и с каждым шагом этот невероятный лес, подпиравший невидимые небеса, входил в него, проникал в плоть и кровь, впивался неощутимой хваткой запахов и звуков, как некогда тайятские леса, еще не позабытые, но отдалившиеся в тот невозвратный отрезок прошлого, что называется юностью и детством. Это ощущение причастности к новому миру делалось все сильней и сильней, пока Саймон, разведчик и агент, крохотная песчинка человеческой цивилизации, не исчез вовсе; теперь в джунглях Тида пробирался совсем иной человек, воин-тай с дневным именем Две Руки.
Он был внимателен и осторожен, ловок и незрим; он скользил по ветвям словно вздох ветра, словно напоминание о легком случайном движении воздуха, позабытом в царивших вокруг неподвижности и духоте. Преображение свершилось. Он стал призраком, фантомом, тенью — и потому не удивился, когда другая тень, сотканная из золота и тьмы, выступила ему навстречу.
Леопард… Шкура с бледно-желтым отливом и кляксами черных пятен, узкие зеленые зрачки, пасть, полуоткрытая в угрозе… Зверь был очень крупным, почти таким же, как тайятские охотничьи гепарды, но явно земного происхождения — дальний потомок кошек, которых завезли сюда три столетия назад.
С минуту Саймон и замерший в пяти шагах зверь в молчании мерились взглядами. Затем руки человека согнулись, ладони медленно поднялись к плечам, и были они раскрыты и пусты — тяжелый “рейнджер” по-прежнему висел на поясе, нож покоился в ножнах.
— Пусть не высохнет кровь на твоих клыках, — произнес Дик Две Руки, воин-тай. — Да будут прочными твои когти и целыми — уши. Иди! Твоя дорога не сливается с моей.
Хищник рыкнул, отступил назад, исчез; пятна тьмы утонули в тенях, пятна золота поглотила зелень.
Ричарду Саймону не хотелось его убивать. Он так был похож на Шу и Ши, охотничьих зверей Учителя! Правда, он не был другом, но не был и врагом… И он был прекрасен!
Леопард напомнил ему о доме. Домом был Тайяхат, не Колумбия и другие миры, где Ричарду довелось побывать. Дом — это привычное солнце и привычное тяготение, родные места и родные люди, коих осталось не так уж много. Отец, тетушка Флори, быть может, — Чия… Наставник умер, оставив ему Прощальный Дар, а он так и не принял его, не посетил Тайяхат в те дни, когда Чочинга собирался в Погребальные Пещеры… Где же он был тогда?… Кажется, на планете Россия… Расследовал ту историю с оружием… Искал тайник и станцию Пандуса, служившую для переброски винтовок и боеприпасов в
