запрятанный в лабиринте холмов и расселин… А эта площадка — Голый овраг? Отвесные стены из бетонных плит, поверх — ржавые столбы, с которых затейливой паутиной свисает проволока, и под копытами лошадей — тоже бетон, потемневший от времени, но все еще прочный, ровный, с неглубокими выбоинами… Будто бетонная пробка, которой заткнули сосуд с опасным содержимым…
Внезапно Саймон понял, что находится в древнем могильнике, над одной из шахт, в которых хоронили радиоактивные отходы — или, возможно, отравляющие вещества, культуры вредоносных вирусов, штаммы жутких болезней. В эпоху Исхода Земля не подвергалась глобальной чистке, практиковавшейся ныне в Разъединенных Мирах, где, кроме Каторжных Планет, имелись необитаемые Планеты-Свалки. Покинув свою колыбель, люди бросили в ней ворох перепачканных пеленок; быть может, предполагалось их отстирать, но этот процесс изрядно задержался — впрочем, не по вине Транспортной Службы ООН, ведавшей межзвездной связью. Кто мог предполагать в период Разъединения, что колыбель на триста лет окажется под прочными замками?
Кони встали, вожак и часть всадников спешились, пленника сдернули наземь. Теперь он был окружен плотной толпой — лица с застывшими ухмылками, хищный блеск зрачков, оскаленные пасти… Едкий запах пота витал в воздухе.
— Эй, срань господня! — раздался возглас. — Хрящу передавай привет!
— Он тебя поджидает, со сковородкой и вилами!
— А зря, — откликнулся кто-то. — После тараканов жарить нечего. Жадные до мясца!
Рябой подмигнул Саймону и покосился на обрыв с серым конусом термитника.
— Жадные, верно! Видишь ли, жрачки здесь нет, так мы их подкармливаем чем придется. Когда попом, когда иным упрямцем — из тех, что дань не платят. — Он кивнул в сторону провала. — Ну, как, сам пойдешь? Проверишь, тронут тебя или не тронут? Мы ведь вроде бы о заклад побились?
— Побились, — подтвердил Саймон. — И я, кажется, выиграл.
Руки его, сведенные за спиной, расслабились, и проволочные браслеты соскользнули с них, как с пары обвисших веревок. В следующую секунду он ударил вожака ребром ладони в горло; тот страшно захрипел, закатил глаза, отшатнулся, падая под копыта испуганной лошади, но жеребец не смог подняться на дыбы — Саймон, с револьвером в руке, уже стискивал бока вороного коленями. Он выстрелил трижды; золотистые гильзы шаркнули о бетон, трое упали, остальные подались в стороны, кто-то свалился под напором лошади, кого-то Саймон ударил в грудь ногой, чей-то клинок блеснул у его бедра, прочертив кровавую полоску на конском крупе. Он вырвался. Он знал, что имеет в запасе столько времени, сколько надо, чтоб вскинуть к плечу карабин.
Это было внушительным преимуществом. На миг Саймон увидел всю картину со стороны: коня, распластавшегося в прыжке; спешившихся бандитов — одни ловили стремя, другие поднимались в седла; всадников и вороненые стволы в их руках — стволы двигались вслед за его лошадью, но медленно, так медленно!.. Он успел вытащить фризер, свернуть головку активатора и швырнуть гранату — точно в центр толпы, сгрудившейся в древнем могильнике. Затем грянули выстрелы, дико заржал жеребец, но Саймон, стискивая поводья и упираясь носком в стремя, уже висел у теплого лошадиного бока, защищенный от пуль. Кажется, конь не был ранен, только испуган — обняв его шею, Саймон чувствовал, как дрожит вороной, с каждым скачком уносивший его от эпицентра взрыва. Он глубоко вдохнул и зажмурился, прижимаясь к коню; в следующий момент волна леденящего холода настигла их, обожгла мириадами иголок и схлынула, будто нагретый солнцем бетон слизнул ее шершавым языком.
Саймон спрыгнул на землю, похлопал по шее скакуна — тот дрожал мелкой дрожью, косил испуганным темным зрачком — и оглянулся. Фризер был хитроумным изделием, своеобразной «черной дырой» — он понижал температуру в локальной области пространства, причем ее границы, равно как и достигаемый эффект, зависели от мощности заряда. Карательный Корпус ООН использовал боевые вакуум-фризеры; их радиус действия мог составлять до километра, и вся эта зона на три, пять или десять минут погружалась в холод космической бездны. В ЦРУ применяли более скромную технику: фризер Саймона вымораживал все живое на двадцать метров вокруг, а дальше — как повезет.
Повезло немногим, и вряд ли это стоило считать везением.
В центре бетонной площадки застыли всадники на лошадях — перекошенные лица, почерневшие рты, заиндевевшие волосы; иней покрывал скакунов, седла, сбрую, оружие и одежду, так что казалось, что на людей и животных вдруг пролился внезапный дождь из жидкого серебра. Все они скончались быстро: кристаллизация крови и клеточного субстрата вела к разрыву тканей и поражению сосудов — явлениям необратимым и, разумеется, смертельным. Те, кто очутился на периферии взрыва, еще жили, отделенные от вечности парой минут и безмолвными мучительными содроганиями, — ледяной воздух спалил им легкие и гортань, а из разинутых глоток не вырывалось ни звука. Не успевшим вскочить на лошадь досталось меньше — видимо, эти люди, пять или шесть человек, осматривали труп вожака и сейчас корчились и хрипели на земле, выплевывая остатки легких. Саймон снял с седла карабин, направился к ним и прикончил несколькими выстрелами.
Он постоял недолго у края обрыва, глядя на гигантский термитник с дырой при вершине. Там суетились насекомые: солдаты — удивительно крупные, четырехсантиметровые, с мощными изогнутыми жвалами, и рабочие — те были поменьше и двигались быстрей солдат. Что бы ни схоронили в этом старом могильнике, ни яд, ни радиация не нанесли термитам вреда — скорей наоборот. Живучая мерзость, подумал Саймон, наблюдая, как рабочие заделывают пролом. Дыра была еще велика, и он разглядел чьи-то руки, обглоданные до костей, обвязанные проволокой.
Песня… Он обещал, что споет песню… Не поминальный псалом и не Песню Вызова — ведь битва кончилась, да и рябой с его воинством не заслужили честного вызова на поединок.
Взгляд Саймона обратился к небесам, пылающим красками заката, и он запел. Голос у него был сильный, звучный, как у отца, и древний тайятский гимн, с которым провожали в Погребальные Пещеры, разнесся над площадкой, заваленной телами. Но Саймон пел не им, а человеку в термитнике, скелету, что простирал к нему руки в последнем беспомощном усилии; жертва, а не убийцы, была достойна песни.
Вороной поджидал его, пугливо косясь на застывших мертвецов. Саймон вскочил в седло, тронул повод; копыта загрохотали о бетон, потом их мерный стук сделался глуше — теперь они ехали оврагом. Позади лежали два могильника, древний и совсем свежий, но Саймон не думал о них, пытаясь представить, что ждет его в Семибратовке. Путь Горьких Камней закончился, и начиналась другая дорога, ведущая в Рио; еще одна деталь, последний штрих, и он Шагнет на новую тропу.
Кобелино. Его люди. Десять или двенадцать человек… Можно убить, можно прогнать, можно забрать с собою…
Два Ричарда Саймона, воин-тай и агент ЦРУ, вели неторопливый диалог, спорили, напоминали, подсказывали друг другу. Убить, советовал воин; использовать, возражал агент. Воин усмехался: как?.. и зачем?… крысы — плохие помощники. Если кто-то необходим, возьми надежных — Проказу, Филина… Гилмора, наконец, — он пойдет с тобой, а ему известно многое. Многое, но не все, откликался агент; он — не бандерос, он — иной человек, теоретик, не практик. А всякую вещь следует обозреть со всех сторон. Как говорил Наставник, рубят лезвием, а держатся за древко… Наставник прав, кивал воин; но десять секир в сражении только помеха. Не хватит ли одной? С древком потолще и с самым длинным языком? Хватит, соглашался агент и вспоминал слова дьячка из церкви в Дурасе. Невинный младенец от Кобелины… девку силком взял, но от отцовства не отказался… редкий случай!
«Редкий для бандита и насильника, — подвел итог Ричард Саймон. — Пожалуй, Кобелино достоин поощрения — ну, не поощрения, так милости. Ради младенца, которого признал своим. Столь же невинного, как Николай-Никколо…»
Вспомнив о Коляне, Саймон улыбнулся. Извилистый путь, подумалось ему; утром был священником, днем — приговоренным к смерти, а после — судьей и палачом… А завтра?
Стены последнего оврага раздались, и он выехал в степь.
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
В комнате с низким потолком и окошком в северной стене помещались топчан, сундук м табурет. Сундук был массивным, с плоской крышкой, и служил в качестве стола; еще в нем хранились пара сапог,
