Губы Саймона зашевелились. Скованный сном, он улыбался и повторял каждое слово этой песни.
Я — Чочинга, носивший дневное имя Быстрей Копья,
Я — Чочинга, чье имя вечера Крепкорукий,
Я — Чочинга, чьи отцы Чах Опавший Лист и Чеуд Потерявший Сына,
Я — Чочинга, чьи матери Хара Гибкий Стан и Хо Танцующая В Травах,
Я — Чочинга из клана Теней Ветра, Наставник воинов,
Я — Чочинга Несчастный; брат мой Чу пал от ножа Звенящих Вод,
Я — Чочинга Счастливый; брат мой Саймон стоит на пороге.
Эта песня не являлась Песней Вызова, предназначенной бойцу чужого клана, и потому Чочинга не поминал своих побед, имен убитых врагов, отрубленных пальцев и черепов, украшавших его Шнур Доблести, — как и того, что собственные его уши и пальцы целы и что за сорок лет сражений и поединков он не потерял ни ногтя, ни волоска. Он был великим воином! Его Шнур Доблести свисал до колен, его щиты были прочными, его копье летело до Небесного Света, а на его клинках не высыхала кровь. И умер он так, как пожелал, — на рассвете, что считалось у тай признаком благоволения судьбы.
Ричард Саймон, спавший в командном отсеке спутника «Пальмира», знал, что сейчас случится. Отец ответит песней на песню, потом Наставник, шагнув к ним, подхватит Дика, подбросит вверх и швырнет в траву. А потом… Кажется, когда он поднялся, отец велел ему сделать жест приветствия — согнуть руки и слегка развести их в стороны… А Чочинга сказал:
— Хорошо, что ты умеешь падать и подниматься. Всякий воин может упасть под вражеским ударом, но это не беда. Главное, вовремя подняться. Встать и отрезать врагу уши. Или пальцы — что тебе больше понравится. Пальцы даже лучше — костяшками можно украсить боевое ожерелье, Шнур Доблести.
Тогда Дик мог лишь мечтать о таком ожерелье. Но Ричард Саймон его имел, и было оно весьма длинным — правда, не до колен, как у Чочинги, но на ладонь ниже пояса. Обычно, отправляясь на задание, он брал его с собой, поскольку Шнур являлся отнюдь не сувениром, а реальной и весьма красноречивой летописью подвигов своего владельца. Но мысль сделать его подлинней давно не терзала Саймона — ведь человеческие обычаи иные, чем у тайят, так что мерзавцы, которых он упокоил, не рисковали ушами и пальцами. Как правило, не рисковали. Случались и особые ситуации…
Сон, в котором он встретил Чочингу, сменился другим. Дик — почти взрослый, шестнадцатилетний — сидел на веранде их дома в Чимаре с учебным компьютером на коленях. Наступала ночь; закат, пылавший над лесом, померк, и над зубчатой горной стеной повисла луна — огромная, с темным пятном на серебристом диске, похожим на четырехкрылого посыльного орла. Где-то за спиною Дика, в полутьме, слышалось легкое дыхание Чии; он помнил, что в тот вечер она плела тростниковую фигурку Ши, охотничьего гепарда — ту самую, украшавшую теперь его коттедж в Грин Ривер. Тихо шелестел тростник, временами Чия что-то шептала, по экрану компьютера плыли схемы и графики, и ровный механический голос повествовал о былых временах, о канувших в вечность раздорах и ссорах, о Сергее Невлюдове, творце пространственных врат, и об Эпохе Исхода, когда трансгрес-сор — или Пандус, как его обычно называли, — распахнул Дверь в необъятную и такую щедрую Галактику. В ней было множество миров, ничем не хуже Земли — девственных, чистых, гостеприимных и пустых; в ней всякому хватало места, — столько места, что любая страна и каждый народ могли заселить материк, или планету, или десять планет, если имелись к тому их воля и желание.
Саймон заворочался в широком кресле у пульта, досматривая сон. Список Разъединенных Миров мерцал на экране учебного компьютера, а под сомкнутыми веками спящего, накладываясь на ровные строчки, плыли видения планет — горы, леса, океаны, станции Пандуса, города, потоки глайде-ров на шумных магистралях, лица, картины, пейзажи… Вот Миры Большой Десятки — Россия и Колумбия, где жили его родичи по матери и отцу, Европа и Латмерика, Аллах Акбар, Китай и остальные… Вот Независимые Миры… Он бывал на многих из них, но больше помнились Гималаи, мятежный князь Тенсинг Ло, и Аляска, где испытывали первые фризе-ры. Вот Протектораты ООН, Миры Присутствия, Колониальные Миры… Тайяхат, — машинально отметил он, — родина… Вот Планеты-Свалки и Каторжные Планеты… Тид, где погиб Ноабу и где он встретился с Хаоми… Длинный список, очень длинный, но нет в нем ни Тизаны, ни Фейхада и Конго. И нет Земли, Старой Земли… Сайдара уже есть… наверное, есть… На Сайдаре он побывал пятнадцать месяцев тому назад, дождавшись высокой чести: первым скользнуть в дыру, пробитую в сфере помех импульсным трансгрессором.
Но сон уводил Саймона дальше, гася случайные воспоминания.
В ту ночь, пока Чия плела фигурку гепарда, он говорил с отцом. Странно! Бывают беседы, которые помнятся целую жизнь… А может, ничего в том странного нет — ведь говорили они о Закрытых Мирах, что было для Дика откровением. Потрясающим откровением! Ибо его компьютер, всезнайка «Демокрит», общаться на эту тему не пожелал.
— Закрытым Миром согласно принятой классификации называют планету, где блокирован канал межзвездной связи, — произнес отец. — Блокирован трансгрессор, понимаешь? То есть канал был, а затем исчез, потому что…
— …разрушены станции Пандуса? — предположил в изумлении Дик.
— Нет. — Саймон-старший покачал светловолосой головой. — Пусть станции разрушены, взорваны и стерты в порошок — это не важно. Не важно, так как устья Пандуса могут раскрыться вблизи тяготеющих масс величиной с астероид, не то что с планету! И никакие станции для этого не нужны.
Во всяком случае, так утверждают специалисты, и я не вижу повода им не верить. Перед Исходом нигде не было никаких станций — нигде, кроме Земли; тем не менее удалось отыскать и исследовать сотни миров, выбрать из них наилучшие и перебазировать промышленные объекты и города. Эти исследования и поиски, как ты знаешь, идут до сих пор, и любой человек с планетарной лицензией в кармане может отправиться в девственный, но безопасный мир и вкушать там полное одиночество. А может переехать с семьей, со всеми родичами и друзьями, с компаньонами и родичами компаньонов…
Дик кивнул. Такие планеты назывались Мирами Присутствия, и в них мог обитать какой-нибудь меланхолик-одиночка или колония в пару тысяч человек. Там не было стационарных Пандусов, но и такие миры входили в систему Транспортной Службы ООН и посещались ее эмиссарами раз в месяц или раз в год — как того требовала планетарная лицензия.
И никаких проблем с каналами связи! Пандус работал всегда и везде, и длилось это более трех столетий, с Эпохи Исхода!
— Ты хочешь сказать, — он поднял взгляд на отца, — что эта… эта блокировка — точно замок, повешенный кем-то на дверь? Дверь заперта, и нельзя войти?
— Вполне уместная аналогия — дверь заперта, и нельзя войти, — с расстановкой произнес отец. — А, как ты понимаешь, природа не вешает замков и не запирает дверей на засовы. Иное дело — люди!
— Люди, которые там остались? Там? — повторил Дик, подчеркнув это слово, дабы не возникло сомнений, что речь идет о Земле. — Но почему? Для чего? И кому это нужно?
Ответа отец не знал, как не знали его в Транспортной Службе ООН и в Конторе — иными словами, в Центральном Разведуправлении. Вопроса «как?..» не существовало, поскольку Пандус, он же — пространственный трансгрессор, мог быть блокирован с легкостью — высокочастотным радиосигналом, особым образом модулированным и излучаемым во всех направлениях. Эта помеха препятствовала точной ориентации поискового луча, который нащупывал лишь протяженный и непроницаемый сферический барьер, но не породивший его источник. Сравнительно маломощные передатчики, упрощенный аналог радиотелескопов, могли прикрыть всю звездную систему на расстояние двух-трех светолет, блокировав каналы Пандуса и любую попытку проникновения извне.
Но зачем? Для чего?
Ответы могли быть разнообразными. Один уже получили — на Сайдаре, однако ту тайяхатскую ночь, что снилась Саймону, отделяли от Сайдары десять лет и миллиарды лиг пространства. К тому же на Земле могли найтись совсем иные резоны…
Он заворочался, просыпаясь. В эти мгновения, на грани яви и сна, он будто мчался из прошлого в настоящее, минуя один за другим верстовые столбы событий. Они мелькали и уносились стремительно
