Казалось, тягостный день никогда не кончится, и неприятности, окружившие семейство Муромцевых, не рассеются подобно внезапно прекратившемуся снежному вихрю. Метель утихла, и Елизавета Викентьевна сочла это хорошим предзнаменованием, чтобы немедленно ехать в церковь спасать Брунгильду из тайных сетей генерала Фанфалькина. Другой точки зрения придерживался профессор, на него черный платяной квадрат с черепом и соколиным пером произвел сильное впечатление. Николай Николаевич полагал, что им послано предупреждение: из дома не выходить, иначе грозит смерть. Косвенно профессора поддержал и доктор Коровкин, он некстати напомнил, что фамилия генерала происходит от немецкого слова «сокол». Клим Кириллович даже высказал бестактное предположение, что респектабельный жених Брунгильды Николаевны может оказаться главарем пугавшей столицу банды. Возможно, генерал Фанфалькин недаром находился в ресторане «Семирамида» во время налета: он-то и руководил бандитами! Ранение, скорее всего, случайность или продуманный ход для алиби. Своими неуместными домыслами он еще сильнее встревожил муромцевскую чету.
— Я не верю, что Бруня попала в лапы каких-то бандитов, — Мура осадила доктора, видимо, все еще тайно влюбленного в ее сестру. — И генерал не похож на преступника. Ваши предположения, Клим Кириллович, слишком фантастичны. Вы совсем потеряли голову.
Смущенный мичман не знал, что предпринять. Мария Николаевна вызывала у него трепетный восторг, именно поэтому он приехал предупредить славную девушку об опасности, грозившей ее сестре. Он готов был действовать немедленно и решительно. В то же время, профессор был старше, умнее, ученее, а мичман привык подчиняться старшим по званию. В конце концов, чувствуя себя виноватым, он предложил поступить следующим образом. Сам он продолжит наблюдение за Басой и его хозяином и следом за ними прибудет в церковь, а остальные отправятся в церковь прямо сейчас.
Профессор промолчал. Ему не нравилось, что в семейные неурядицы замешан неизвестный ему молодой человек. А Мария Николаевна предложение одобрила.
Павел Миронович Тернов, который все еще теребил свой нос, будто ощущал потребность поставить его в нормальное положение, выразил желание вернуться на службу. Он давно мечтал побыстрее улизнуть из квартиры Муромцевых. Ему было неловко, что он стал невольным свидетелем деликатного семейного дела. И главное, внутренне он трепетал от страха перед Вирховым. А ну как, действительно, контрразведка разберется, выпустит следователя, и придется бедному кандидату получать нагоняй за бездействие? Он жалел, что сразу не разослал агентов и в автомобильную мастерскую, и в Шахматный клуб. Теперь он считал, что и к Фанфалькину неплохо бы приставить филера, хотя, что бы ни говорил доктор о Фанфалькине, на преступника уважаемый генерал не похож, да и найти его в любой момент не составит труда.
В конце концов, отпустив Товалжанского и Тернова и уже не думая о черной тряпке с черепом, Муромцевы и доктор отправились к месту тайного венчания.
Они поспели в церковь как раз к окончанию службы. В церковке народу было много, но прямоугольное помещение, разделенное на три нефа, из которых каждый венчали низкие, крестовые своды и каждый имел свой алтарь в богатых резных рамах из светлого дерева, казалось просторным. Ощущение простора и светлой радости сообщали и росписи, их нежные розовые, палевые, бежевые краски напоминали о лете и цветении лугов, и только с купола над центральным нефом сурово и строго на православных взирал лик Спасителя.
Клим Кириллович чувствовал, что снова попал в водоворот странных событий. Однако стройные песнопения и мерцание драгоценных камней в окладе Тихвинской Божьей матери, теплые трепетные огоньки свечей, благостный запах ладана и раскаленного воска оказали на него успокаивающее воздействие и незаметно для себя вместе с паствой он стал повторять величественные в своей безыскусности слова молитвы, обращенные к Тихвинской заступнице: «Тем же и мы грешнии со страхом и радостию преклоняющихся, вопием Ти о Пресвятая Дева, Царице и Богородице, спаси и помилуй вся люди и подаждь им победы на вся враги их, сохрани все грады и страны христианские…»
Пока Клим Кириллович молился, Муромцевы настороженно осматривали публику, и как только служба закончилась, профессор направился к высокому благообразному дьякону и спросил, прибыли ли жених и невеста?
Дьякон удивился и ласково сообщил, что сегодня венчания не назначено. Отслужили лишь молебен за упокой души скончавшегося сегодня господина фон Арка… И служба вот-вот завершится, и церковь закроется до завтрашнего утра.
Протомившись в неопределенности, пока в церкви не начали гасить свечи, Муромцевы и доктор вышли в церковный двор, где долго топтались по утрамбованной дорожке вдоль сугробов, под которыми прятались могилы и двухвековой давности, и совсем новые. Дождались, когда все прихожане покинут церковный двор, и ключник в пальто с широкими рукавами, мало чем отличающимся от рясы, но с бобровым воротником, с накрытой скуфейкой головой, неуклюжими руками в темных шерстяных варежках начнет запирать двери. Только тогда, когда ключник повернулся, чтобы удалиться, они вступили
— Почему вы, отец, обманули мичмана Таволжанского? Зачем вы ему сказали, что на сегодня назначено тайное венчание?
Ключник смутился и пробормотал:
— Человек я подневольный. Без благословления батюшки нашего, настоятеля, беседовать с мирянами не могу.
— А где настоятель? — сурово перебил ключника профессор.
— Настоятель с обеда отбыл на заседание Синода по вопросам посылки на фронт иереев православной церкви. С тех пор не возвращался.
Ключник бочком спускался по лестнице, намереваясь ускользнуть от грозного прихожанина. И это ему удалось, потому что профессор вздрогнул и обернулся на крик жены.
— Но тогда нас обманул сам Таволжанский! — Елизавета Викентьевна вцепилась в рукав мужниного пальто. — Он направил нас по ложному следу! А сам побежал к генералу и его японцу, чтобы тайно повести под венец нашу Бруню в другом храме!
— Вот-вот, — подхватил доктор, — мне тоже показалось подозрительным, что он не поехал с нами сюда.
Профессор недоуменно обернулся к дочери.
— Ну-с, Мария Николаевна, промолвите золотое словечко. Кто лжет — Таволжанский или дьякон?
Озябшая Мура ответила бестолково:
— Оба они не лгут, а лжет ключник.
— Неужели жених и невеста приедут за полночь, и для них снова откроют храм? — всхлипнула Елизавета Викентьевна. — У меня ботинки уже совсем к земле примерзли, но я готова мерзнуть тут до утра!
— Это ни к чему, — буркнул профессор. — Не исключено, что и этого зеленого мичмана обвели вокруг пальца. Скорее всего, все уже свершилось.
Торчать в церковном дворе и далее было бессмысленно: ни генерал, ни Брунгильда, ни Таволжанский не появились. Домой возвращались в полном молчании. Мура, чувствуя, что в материнском мозгу клубятся самые страшные предположения, время от времени вынимала руку из муфточки и ободряюще касалась матери. По пути высадили из экипажа доктора, который выразил сомнение в том, что его услуги могут еще потребоваться. Профессор просил передать извинения и поклон Полине Тихоновне…
В угрюмом молчании Муромцевы добрались до своей квартиры. Дверь хозяевам открыла улыбающаяся Глафира. Помогая хозяевам раздеться, она сообщила, что Брунгильда Николаевна недавно вернулась домой. Очень удивилась, что все семейство вместе с доктором Коровкиным отправилось в церковь Тихвинской Божьей матери. Все спрашивала, какой сегодня церковный праздник и почему ей утром о нем не напомнили. Глаша ничего объяснять барышне не стала, — Брунгильда Николаевна выглядела усталой и сердитой, сказала, что весь день провела у Сонечки, помогала ей со сборами в дорогу. И,
