желтого, почти белого песка. Минуя неширокое песчаное препятствие, солнечные лучи с многократно увеличенной энергией бросались на стеклянные стены огромного курзала и крытой галереи длиной в двести сажен, что тянулась вдоль берега, параллельно Финскому заливу и песчаному пляжу, и превращались в тысячи маленьких, ослепительно ярких солнц. Недвижные сосны купались в прощальных лучах гаснущего дня, в предвкушении близких объятий белой ночи.
Нарядные дамы в шелковых и шифоновых платьях приглушенных и пастельных тонов, в неизменных фантастических шляпах, и элегантные господа в белоснежных смокингах, стоявшие на террасе, прислушивались к чуть слышным вздохам залива, сопровождающим его нежные набеги на сушу. И не спешили вернуться в просторный, двухсветный концертный зал, рассчитанный на тысячу семьсот человек. Первое отделение концерта, где воспитанницы Гляссера демонстрировали свои таланты, закончилось, и слушатели были рады возможности передохнуть на свежем воздухе. Во втором отделении предполагался сольный концерт самой многообещающей его ученицы, почти виртуозки, Брунгильды Муромцевой.
Брунгильда вместе с матерью стояла за кулисами, ожидая начала концерта. Она знала, что в числе ее слушателей – Мура, Клим Кириллович, его тетушка, а также отец. Профессор с некоторым неудовольствием оторвался от своих занятий в заново оборудованной химической лаборатории, дачный отдых он рассматривал как непростительную трату драгоценного времени. Но он не мог пропустить выступление дочери, всегда радовавшей его целеустремленностью, серьезностью, ответственным отношением к избранному делу, да и концерт явился удобным поводом, чтобы побыть денек-другой с брошенным им на произвол судьбы семейством. Неизбежная жертва трактовалась им и как подарок любимой супруге. Кроме того, он хотел выполнить просьбу младшей дочери – привезти ей те карты, которые она просила разыскать, когда телефонировала ему со станции. Привез он и результаты анализа мышеморного средства, оказавшегося мятным зубным порошком, смешанным с мелом и вагонной смазкой.
Теперь Николай Николаевич Муромцев сидел рядом с Мурой и Коровкиными. Клим Кириллович, ожидая начала второго отделения концерта, просматривал свежайшие газеты, привезенные профессором из города. Сегодня он с повышенным вниманием читал статью о подводном флоте. Он и не предполагал, что эта тема так популярна: почти во всех газетах ей посвящены пространные публикации. Время от времени он зачитывал отдельные фразы Муре и Полине Тихоновне, сидевшим рядом с ним. «В настоящее время мы переживаем исторический момент: морская война входит в новый фазис, превращаясь в надводно-подводную, из сражений судов, плавающих на воде, между собою в сражение этих судов с судами, плавающими в воде».
– Представляете, Мария Николаевна, – с удивлением произнес доктор, – это уже вторая публикация, которую мне приходится читать о подводных лодках. В поезде я читал статью о подводных лодках, перенасыщенную техническими стандартами.
– Могу предложить вам еще одну заметку, Клим Кириллович, раз вы заинтересовались подводным флотом, – пробасил Николай Николаевич, протягивая доктору «Новое время». В крошечной заметке лапидарно сообщалось, что вчера близ Кронштадта при испытаниях нового двигателя произошла авария, начавшееся расследование выяснит причину – халатность, ошибку в расчетах или диверсию.
Впрочем, Мура слушала доктора краем уха, потому что ее больше интересовала публика, прибывшая на концерт и постепенно заполнявшая зал. Девушка украдкой бросала взгляды по сторонам – в зале присутствовало множество молодых людей, в том числе и военных. Они казались Муре чем-то похожими на графа Сантамери, но ни самого француза, ни его легкомысленной подружки в числе слушателей она не обнаружила. К ее огорчению, не появлялся и опасный неотразимый Холомков, а он так радовался, когда его пригласили на концерт. Муре хотелось обсудить с Климом Кирилловичем отсутствие на концерте Прынцаева и Пети Родосского, но тот не мог оторваться от своих газет.
– Чем вы так увлеклись, Клим Кириллович? – недовольно подняла бровку Мура. – Техническими стандартами?
– Очень любопытно, во Франции, в Шербуре, испытали подводную торпедную лодку «Narval». Она провела под водой сорок восемь часов, усовершенствованное изобретение некоего д Арсонваля. И вот что любопытно, я зачитаю: «...французские флотские круги смущены появлением в одном германском техническом издании статьи, содержащей подробное описание лодки „Narval“. Статья сопровождается фотографией судна, снятого в Шербурском сухом доке, куда вход посторонним лицам строжайше воспрещен». – Клим Кириллович поднял голову от газеты и добавил:
– 'Narval' – автономная подводная лодка, способна возобновлять свой запас электроэнергии собственными средствами в пути.
– Не думаю, что мы слишком отстаем от французов. Несколько дней назад я сам читал, что какой-то инженер-механик в Кронштадте занят изобретением электродвигатежя для подводной лодки. – Николай Николаевич потянулся к доктору через сидевшую рядом дочь. – Возможно тоже нежелательная утечка информации. А что вас, Клим Кириллович, так подводные лодки заинтересовали?
– Папа, ты же не знаешь, у нас вчера подводную лодку взорвали, «Дельфин» называется, Марта сказала, – пояснила отцу шепотом Мура.
– Надеюсь, взрыв не потревожил Императрицу и новорожденную княжну в Петергофе? – вступила в интересную беседу Полина Тихоновна.
Однако обмен мнениями прервался: последовал сигнал ко второму отделению и публика стала наполнять зал, через некоторое время раздались аплодисменты – приглашали солистку. Но сначала на сцену вышел ведущий концерта – он сказал несколько слов о музыке, которую предстояло услышать гостям курзала, и о пианистке, мастерство которой растет год от года.
После его краткой речи на сцене появилась Брунгильда. Кажется, она совсем не волновалась. Размеренным шагом она подошла к инструменту и остановилась. Тоненькая как струна, с безупречной осанкой, она горделиво повела изящно убранной головкой, давая залу возможность насладиться собой и своим изумительным струящимся черным шифоновым платьем на лиловом чехле, после чего грациозно поклонилась. Стоящие вдоль стены стройные офицеры дружно захлопали. Исполнительница чуть-чуть приподняла уголки красиво изогнутых губ, искоса взглянула на своих новоиспеченных поклонников – в результате чего каждый из них решил, что самая лучшая из виденных им улыбок предназначена только ему, – и села за инструмент.
Зал замер – хрупкая фигурка девушки за роялем выглядела совершенной и прекрасной. Даже чуть выдвинутая правая нога, едва касающаяся носком туфельки блестящей педали, казалась произведением искусства. Ужасно испортить впечатление столь восторженной публики небрежным исполнением Шопена... Такова была последняя перед началом концерта мысль юной виртуозки, великолепно осознающей силу своего воздействия на зал. И это сознание заставило ее собраться и сосредоточиться на том, что должно было быть явлено слуху аудитории.
С первыми прикосновениями изящных и сильных рук к бело-черным клавишам по залу разнесся восхищенный вздох. Первые аккорды пробежали над залом, устремились в открытые окна, заскользили над побережьем и, уносясь вдаль, поплыли над тихим морем, над внезапно проснувшимися соснами. Казалось, именно печально-трогательных, волшебных, обещающих рай звуков не хватало природе для полной гармонии.
Программа выступления Брунгильды Муромцевой была разнообразной и довольно сложной – выбор произведений диктовался стремлением показать изумительные возможности исполнительницы. Брунгильда придерживалась точки зрения, на которой стояли крупнейшие немецкие музыканты о временности, а именно теории «объективного полнения». И смысл ее заключался в том, что любой пианист, взявшись за исполнение выдающее произведения, должен избегать произвольного чтения музыкального текста. Главная задача проникнуть в замысел самого композитора, выявить вложенные автором в сочинение эмоции и страсти. Российские исполнители утверждали, что такой подход ведет к холодности, но Брунгильда Муромцева не считала возможным заменять духовный и эмоциональный мир Моцарта или Бетховена, скрывающийся меж линий нотного стана, своим, хоть и известным ей, и близким, но все же несопоставимым с тем, которым обладали классики.
В ее исполнении поражало сочетание хрупкости и изящества движений с мощью и выразительностью звучания. Удивительно, что пианистка, касаясь клавиш легко и непринужденно,
